Страница 10 из 146
<p>
Почему вы называете себя марксистами-ленинцами? Вооруженный авангард, поражающий одиночные, символические цели, не имеет ничего общего с коммунистической традицией. Так ли это?</p>
<p>
Конечно. Начиная с Маркса, рабочее движение воспринимало насилие как массовое столкновение, революцию класса против класса. Вы больше похожи на Тупамарос.</p>
<p>
И это приводит ортодоксальных марксистов в замешательство. Я не защищаю ортодоксальность марксистов. Я всегда считал, что половина нашей силы в том, что мы не обладаем теоретической жесткостью. Может быть, мы и не классики, но мы находимся на волне коммунистических революций. Например, на Кубе.</p>
<p>
С Марксом и Лениным Монкада и Сьерра не имели ничего общего.</p>
<p>
Да, но у кубинской революции есть недостаток — она успешна. Мы придерживаемся убеждения, что ни одна революция не похожа на ту, которая ей предшествовала. И она не всегда укладывается в марксистско-ленинскую схему.</p>
<p>
Почему же вы так себя называете? Латиноамериканские революции — это демократические национальные революции против диктатуры. Капитализм здесь ни при чем. Авангардная группа может быть детонатором всего движения, даже буржуазного, против тирании. Но вы называете себя классовым революционным движением, вы говорите, что именно капитализм — ваш противник.</p>
<p>
Дело не в том, что БР странные, дело в том, что движение тех лет находится вне традиции. Оно критикует способ производства, организации труда. Оно хочет войти в решения фабрики, а до этого — в решения профсоюзов, и таким образом открывает конфликт, который не находит посредничества на институциональном уровне. И он быстро становится непримиримым. Мы рождаемся из этого, а не из теории, из общей концепции: мы рождаемся из необходимости поддерживать и развивать наступление рабочих во всем диапазоне фигур, которые тогда его составляли. Не случайно, что БР были сформированы в Pirelli и Siemens, в городе, Милане, где социальный состав настолько артикулирован. В Милане мы отразили все, даже его идеологическую нежесткость. Только позже мы приживаемся в Fiat в Турине, где почти исключительно доминирует самая классическая из рабочих фигур — массовый рабочий.</p>
<p>
Где в этой потребности в переменах было написано, что мы должны идти на вооруженное столкновение?</p>
<p>
Это не было обязательным. Но бесспорно, что противоречие между классами, между движением и государством вскоре предстало как непреодолимое. Одно из самых острых столкновений в Siemens произошло просто потому, что некоторые из нас хотели участвовать в переговорах в Intersind. Мы, конечно, все были членами профсоюза, но мы не были частью внешнего аппарата. Intersind был готов пойти на некоторые уступки в зарплате, но не хотел знать о внеинституциональном представительстве.</p>
<p>
Что вас так пугало?</p>
<p>
Мы были неконтролируемы. У нас не было другого центра тяжести, кроме классового интереса в компании. Именно поэтому роль техников в Siemens была разрушительной. Позже наши требования были в определенной степени заимствованы из некоторых платформ в нормативной части. Например, казалось революционным требовать равного повышения зарплаты для всех; сначала было очень трудно донести эту концепцию, которая потом стала естественной, одним из передовых пунктов профсоюзной платформы. Рабочим тоже было нелегко. Тенденция к эгалитаризму, возникшая в результате студенческой борьбы, на заводе нарушила организацию труда и ведение переговоров, стала политическим событием и вызвала повсеместное неповиновение.</p>
<p>
Если оно было повсеместным, зачем от него отделяться? Фронт наемных работников, студентов должен быть расширен, он должен придумывать союзы, времена... а вы замыкаетесь в партизанской войне, которая в 1968 году, по словам самого Кастро, была проиграна, и судьба Гевары это доказала. Вы заблуждаетесь насчет революции.</p>
<p>
Вначале мы вовсе не чувствуем себя закрытыми. И не отделенными. Просто, повторяю, на заводе очень скоро понимаешь, что на той стадии развития производительных сил и конфликта рабочих не работает схема: спор, соглашение по нисходящей, спор, соглашение по нисходящей. Поэтому мы должны выйти из нее. В зрелых капиталистических обществах классовый драйв имеет беспрецедентное качество. Он не может ссылаться ни на анализ, ни на прежнюю теорию. И БР указывают в партизанской войне на форму пролетарской власти в метрополии.</p>
<p>
Может ли пролетарская власть обрушить капитал, похитив руководителя?</p>
<p>
Палец в рану... Но это сегодня кажется странным, а тогда климат был такой, что дюйм за дюймом шла борьба за территорию и власть, даже в ее олицетворениях. В те времена драки на заводах проходили по схеме, которой придерживались итальянцы в футбольных матчах: человек на человека. Шутка, конечно. Но мы не ставили задачу свергнуть капитал, мы ставили задачу заставить движение выразить себя во всем своем антагонизме, через действия, которые мы называли вооруженной пропагандой. Сделать его видимым как сильную субъективность, способную постепенно превратиться в организацию. Я знаю, что это не в духе старых коммунистов. Некоторые называют нас сталинистами, некоторые — маоистами, некоторые — троцкистами, некоторые — анархо-синдикалистами, некоторые — мелкобуржуазными: вы можете называть нас как угодно, потому что мы несем в себе фрагменты всего, и мы не являемся копией чего-либо. Но мы продержались двенадцать лет. Как бы мы справились, если бы у нас не было подлинной потребности?</p>
<p>
И какой сценарий вы предвидели?</p>
<p>
Мы двигались по частичному, радикальному сценарию. Мы не были заинтересованы в том, чтобы делать большие предсказания, а в том, чтобы быть там, отвечать на непосредственные вопросы. В том, что мы делали, всегда присутствовало чувство срочности. И это, как ни парадоксально, в убеждении, что игра будет вестись в долгосрочной перспективе, что мы делаем не что иное, как сажаем семена, закладываем фундамент для нашей революции. В зарождении БР нет ничего, что напоминало бы стратегию. Возьмите наши первые документы, за ними нет никакой органической проработки. Это реальность, что вы хотите, чтобы я сказал. Это была наша сила и наша слабость. Сколько раз Джанфранко Фаина говорил мне комплименты: «Ваша удача в том, что вы всегда знаете, где вы находитесь и в какую сторону хотите идти; хорошо для вас, что вы недостаточно читали, чтобы задать себе те вопросы, которые облегчили бы вам задачу». </p>
<p>