Страница 81 из 146
<p>
От чего-то. Но прежде всего, на заводе росла политическая активность. Мы выражали противодействующую силу, которая действовала на доселе недоступной территории. Это были символические действия и ничего больше, но они казались нам отмычкой, которая позволит снять блокаду, препятствующую развертыванию власти рабочих. Но по мере того, как мы чувствовали растущее вокруг нас сочувствие, мы начали понимать, насколько все это хрупко. Было государство, были репрессии. Борьба на заводе в определенный момент влияет на общий смысл вещей.</p>
<p>
Полиция преследовала вас?</p>
<p>
Я думаю, что они преследовали нас какое-то время. Мы приняли некоторые меры предосторожности, но этого было недостаточно, чтобы сделать нас подпольной организацией. Когда в начале мая полиция прибыла на базу на Виа Боярдо, где мы планировали похитить члена парламента Массимо Де Каролиса, они уже знали о нас все, они следили за нами, заметили нас.</p>
<p>
Они нашли кого-нибудь на базе?</p>
<p>
Нет, они приехали ночью, а там никто не жил, это был подвал. Но они затаились, ждали, когда кто-нибудь попадется в сети. Сначала они поймали Семерию10 , после чего прибыл Пизетта, который сразу же дал им информацию, которой у них все еще не было, о тех немногих базах, которые у нас были. Они обнаружили их все и арестовали многих из нас. Немногие, кому удалось бежать, были товарищами, которых позже несколько категорично определили как историческое ядро, включая Курчо, Мару, Франческини, Пьерино Морлакки11 и меня. Другим тоже удалось спастись, но то немногое, что было в организации, было уничтожено. В тот раз я спасся чудом, потому что провел ночь, споря с товарищем, которого вызволил из распущенного Фельтринелли «Гэп «12 , и когда в восемь утра я пришел на улицу Боярдо, полиция уже была там несколько часов.</p>
<p>
Как вы справились?</p>
<p>
Энцо Тортора спас меня. Я приехал на замечательной синей 500-й машине моей жены, сонный, и когда я припарковал ее между двумя машинами перед базой, во мне что-то щелкнуло, что-то не так. Я выхожу, оглядываюсь, у машины перед моей стоит антенна особого вида. Полиция. Не думаю, что она там для нас, неподалеку есть небольшая площадь, где они делают небольшое движение с сигаретами, может, готовят рейд. В любом случае, я перехожу на противоположную сторону улицы и жду, не сводя глаз с тех двоих, которых я приметил как полицейских. Я впервые замечаю эту полицию: это не та, что на демонстрациях, когда они стоят друг перед другом, как две армии, и иногда в ход идут заряды. Это более хитрое дело, здесь есть хитрость, мы проходим мимо друг друга и делаем вид, что ничего не произошло. Я чувствовал себя как в кино, как парень, пробирающийся через джунгли.</p>
<p>
Как долго вы были неподвижны?</p>
<p>
Я сидел в баре с газетой, они никак не решались уйти, я хотел спать, еще немного и я бы пошел в дом. Входит Тортора с телевизионной съемочной группой и очередью людей. И он прислоняется прямо к крыше моего 500-го, чтобы что-то написать в блокноте. Я спрашиваю пожилую женщину: что происходит? Она говорит: они нашли подвал, полный оружия. Вся эта суета была из-за нас, омлет готов, мне нужно быстро уезжать. Если бы только Тортора не прислонился к моей машине... но я не могу сказать ему: извините, это моя машина, мне нужно уехать. Я в полном замешательстве. Кроме того, машина записана на имя моей жены.</p>
<p>
И что же вы сделали?</p>
<p>
Я пытаюсь вернуть машину, иду в бар, который находится дальше. Язвоню жене в офис: приезжай за машиной туда-то, я буду тебя ждать. Но когда я возвращаюсь, машины уже нет, полиция ее заметила и забрала. Я вынужден уехать. Я объясняю ситуацию Лии, она не винит меня за то, что я втравил ее в эту мороку, она знает, что все будет хорошо. В этот момент чувство, которое заставило нас остаться вместе, взяло верх. Мы увидимся снова, кто знает когда. В ту ночь ее арестовали.</p>
<p>
Вы поддерживали с ней отношения?</p>
<p>
Нет. Она не возражала, но и не разделял моих идей. Расставание было резким и окончательным. Такова цена выбора, ее надо платить. Мы снова общались двадцать лет спустя. Я видел ее несколько раз на улице, но она меня не заметила: если бы я подошел к ней, это был бы конец для нас обоих. Через пару дней ее отпустили, но долго за ней следили. Ребенка тоже, они даже допрашивали его в детском саду; он был моим слабым местом, они это знали.</p>
<p>
Она приходила к вам, когда вас арестовали?</p>
<p>
Не сразу. Нелегко видеть, как твоего мужа годами показывают по телевизору, представляют как символ зла во вселенной. СМИ сделали из нас монстров. Лия научилась защищаться, но ценой этого стало решительное отстранение, в которое был вовлечен и Марчелло, наш сын. Сейчас наши отношения очень хорошие, но мы боролись годами.....</p>
<p>
А ваш сын?</p>
<p>
Я снова увидела его несколько месяцев назад, во время моего первого отпуска, более 20 лет спустя. Мне трудно говорить об этом. У меня остался совсем маленький ребенок, которого я хотела и по-своему очень любила. В течение двадцати лет я носила в себе эту потерю — следствие выбора, подобного тому, который я сделала. Но я всегда считала, что это мое дело, а когда мы снова встретились, то и дело Марчелло. Общественные дела подавляют людей, и очень мало того, что я собой представляю, лежит в моем имидже. Сегодня этому ребенку 23 года, мы — два человека, у которых случайно оказалась общая история. Мы часто находили друг друга всего в нескольких сотнях метров друг от друга, но как будто на двух планетах. Сейчас мы открываем для себя, потому что хотим этого, глубину наших чувств, и у нас все получается. Он никогда не навещал меня в тюрьме. Я не могу винить ни его, ни свою жену.</p>
<p>
Когда вы скрывались, ваша мать была жива?</p>
<p>
Да. Она никогда не придавала значения тому, что обо мне говорили, и тому, что я ей рассказывал о себе. Ей было достаточно того, что я писал из тюрьмы о том, как я себя чувствую и что делаю, стараясь свести к минимуму те новости, которые могли дойти до нее об избиениях, которым мы подвергались. Я не знаю, является ли то, что связывает мать со своими детьми, лучшей вещью в мире, но если бы этого не было, в определенных ситуациях это было бы отчаянием. Визит, который он нанес мне в Кунео после моего ареста, только что вышедшей из трехмесячной жесткой изоляции, поднял мне настроение. Несколько лет спустя, однажды утром в апреле 1984 года, во время суда над колонной Вальтера Алазии, в бункерной комнате Сан-Витторе мне принесли телеграмму от сестры: «Сегодня вечером мама ушла. Только Паола Бесускио, сидевшая рядом со мной в клетке, поняла, я не мог от нее этого скрыть, она взяла мои руки в свои, и мы ничего не сказали друг другу. Больше никто ничего не заметил, мы не хотели никому ни в чем уступать, меньше всего тем, кто наблюдал за нами со своими дурацкими блокнотами в руках.</p>