Страница 117 из 146

Красные бригады. Итальянская история (ЛП)

Моретти Марио

А движение? Прошло десять лет после 68-го года, что он думает?

Он был профессором в университете, он должен был видеть студенческое движение, но оно должно было показаться ему архипелагом, не заслуживающим настоящего исследования. Он рассказал мне об этом только один раз, сказав о структурной неспособности ДС как-то восстановить требования этого движения, в то время как PCI воспользовался ими для электорального роста. Вот почему он воображал, что PCI может поговорить с нами, он был удивлен, что они не хотят. Он даже предпринял прямую попытку, направив одного из своих людей, который действовал как посредник между ДК и Botteghe Oscure, чтобы предложить PCI, если они действительно не чувствуют, что могут предпринять действия сами, сохранить свою позицию твердой и хорошо просматриваемой, но ослабить запреты и позволить другим искать решение. Это моратеизм в чистом виде. Моро считал, что он указывает коммунистам линию поведения. Он, президент ДК, говорит Берлингуэру, что тот должен делать, причем таким явным и знакомым языком, словно раскрывает обычай... Я был ошеломлен. Эти перешептывания и перемигивания между тайной и соучастием».

Итак, суть 55 дней — это переговоры. Вернемся в тюрьму. В ящике был микрофон — вы сказали, чтобы он мог звонить, а также записывать ваши разговоры. Что случилось с этими записями?

Впоследствии они были уничтожены. Три товарища в квартире начинают их расшифровывать, но это большая работа, и у них мало времени: Альтобелли и Лауретта ходят на работу, нужно присматривать за домом, за заключенным, за всем. И для нас нет необходимости расшифровывать то, что он говорит, потому что это то же самое, что он пишет. Помимо писем, он пишет мемуары: для нас это все о Х. В определенный момент мы даже перестаем записывать.

То есть тот факт, что вы не сделали все публичным, как вы громко предсказывали, вы объясняете именно этим?

Да. Мы сразу обнародуем письма, потому что они напрямую влияют на происходящее столкновение. Мы думаем, что мемориал будет иметь ценность позже, мы воспользуемся им позже. Любопытно, что сегодня, пятнадцать лет спустя, он кажется более ценным, чем тогда.

Тем не менее, среди вещей, которые Моро рассказывает, а затем вливает в мемориал, есть несколько важных, от Italcasse до Gladio... Вам нужно разрушить блок непоколебимости. Итак, возьмем случай с «Гладио»: мы находимся в 78-м году, и вы узнаете от Моро, что существует организация, выступающая против ИПК. Если вы предадите это огласке, вы создадите некоторые проблемы для PCI, ее союз с DC может пострадать. Неужели вы не понимаете, что у вас в руках? Или вы делаете выбор?

И то, и другое, я бы сказал. У нас нет ключей, чтобы оценить эти откровения. Моро говорит цифрами, он топит конкретные вещи в океане обобщений. Гладио, например, вы заметили это сейчас, пятнадцать лет спустя, когда об этом заговорили Андреотти и Коссига.

На самом деле, уже тогда было что понимать. Судьи, занимавшиеся делом «Розы ветров», в общих чертах обрисовали сверхсекретную структуру, и в 1974-75 годах этот вопрос попал в заголовки газет. Во время похищения в Катандзаро уже год шел процесс по делу о резне на площади Фонтана: генерал Микели, бывший глава СИД, возможно, с целью шантажа, вошел в зал суда и заявил, что существует супер-SID, суперсекретная структура, связанная с американцами, и в этом случае газеты широко освещали это дело. Для инсайдера, а вы, по-своему, являетесь таковым, трудно сказать, что откровения Моро просто непостижимы.

Однако я все же думаю, что слова Моро можно расшифровать задним числом. И потом, когда мемориал был опубликован, произвел ли он ужасные потрясения? В основном преобладало желание навести лоск. И умолчать о том, что было сказано о нем, когда он писал эти вещи. Конечно, нам казалось, что они не произвели бы никакого эффекта, поскольку хор был единодушен: это не он, это не он сам, почерк его, то, что он пишет — не он… Признаюсь, что многие откровения Моро я тогда не понял, но есть те, кто предпочел не понять, и они не признаются в этом даже сейчас.

Однако можно выдвинуть гипотезу, что Моро говорил определенные вещи, а затем написал их в мемуарах именно для того, чтобы поставить кого-то в затруднительное положение. Например, чтобы заставить Коссигу понять, что он мог сделать разоблачения, разрушительные для всех.

Да, это гипотеза. Но насколько она могла повлиять на упорный, решительный, хладнокровный выбор в пользу блокировки? Неужели мы действительно верим, что если бы мы послали Берлингеру мемуары, он бы отстранился от «Де»? Но идем дальше. PCI голосует за Коссигу на пост президента Республики.... Коссига, человек Гладио!

24 апреля Моро написал Дзакканьини ужасное письмо, в котором сообщил, что не хочет видеть никого из них на своих похоронах. Действительно ли он уже уверен, что его убьют, или он написал это в качестве крайней провокации?

Моро видит, что неумолимая развязка приближается. Он написал Дзакканьини еще одно письмо, чтобы сообщить ему, что он может спастись, и если этого не произойдет, значит, именно ДК осуждает его, так он пишет. Говоря ему, что он не хочет, чтобы на его похоронах присутствовала партия, возможно, была надежда вызвать моральный толчок, который заставит их сдвинуться с места. Я уже говорил, Моро ни на минуту не переставал быть политиком. Но я думаю, что к тому времени он уже понял, что его ничто не спасет. Он знает, что должен умереть. Эти слова выходят из его души. Я здесь не для того, чтобы попытаться уменьшить ответственность за выбор, который для нас был политическим, обязательным и от которого мы бы не отступили. Однако Святой Христос в этот мавританский момент вызывает у меня чувство бесконечной жалости, никто в мире не должен быть так одинок, как он. Он знает всех влиятельных людей на земле, его люди в правительстве, министр внутренних дел — его друг... и никто не делает ни жеста, хотя бы для того, чтобы отделить его персону от других. Этого Моро не принимает. Он не принимает, что они делают вид, что не слышат его, что они называют его сумасшедшим или плагиатором, что они обвиняют его в стокгольмском синдроме или в чем-то еще. Он не может никому сказать: «Я умираю, но я знаю, что ты рядом со мной». Конечно, он хочет, чтобы на похоронах была только семья, только в этой привязанности он уверен, это единственное, что у него осталось.

За неделю до этого письма была обнаружена ваша база на улице Градоли. Кто жил там в те дни?

Бальзерани постоянно жил на этой базе. Это было бы и моим, но я там почти не бываю. Я живу на улице Монтальчини и сплю там, если слишком поздно заканчиваю разговор с Моро. В противном случае я сплю и на улице Градоли. В любом случае, на следующее утро я должен уехать, чтобы доложить руководителю и определить дальнейшие действия. В то утро, 18 апреля, я вместе с Барбарой покинул улицу Градоли, было, наверное, семь часов.