Страница 101 из 124

После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии (ЛП)

Фитт Инге, Шиллер Маргрит, ...Монхаупт Бригитта, Клар Кристиан

Здание суда было закрыто группой из примерно ста полицейских; каждый посетитель суда должен был предъявить удостоверение личности.

После тринадцати месяцев изоляции каждый день на суде был для меня огромной физической и эмоциональной нагрузкой, хотя я ничего не делал, только сидел часами и ничего не говорил. Присутствие стольких людей, их шум и запахи, необходимость концентрироваться на словах других — я просто не мог к этому привыкнуть, и это отнимало у меня все силы. Если меня приводили в камеру после обеда или вечером, я падал на кровать, трясясь от усталости, не в силах что-либо делать. Мне даже не удавалось больше читать газету.

Дни судебного процесса проходили в выступлениях свидетелей и допросах экспертов. Свидетельства зачитывались, адвокаты подавали заявления, а суд принимал решения. В качестве свидетеля выступила одна женщина, которую я никогда раньше не видела. Она рассказала, как попала в RAF, как жила там и почему потом вернулась к своей семье. Ей было примерно столько же лет, сколько мне, и ее история напомнила мне мою собственную: никто ее ни к чему не принуждал, когда она присоединилась к берлинским товарищам из RAF. Как она могла жить с самой собой теперь, когда вернулась в объятия своей семьи и стала государственным свидетелем? То, что кто-то больше не хотел или не мог продолжать, было возможно, но предательство? Свидетельствовать против собственных друзей, чтобы спасти свою шкуру? Это было то, к чему я мог испытывать только презрение.

Я ни слова не сказал о «деле», но сделал несколько заявлений, прежде всего об условиях содержания в гамбургских тюрьмах, положении политических заключенных и шумихе вокруг судебного процесса. В зрительской зоне часто происходили стычки, и суд закрыл доступ посетителям на процесс.

17 января 1973 года заключенные из RAF начали свою первую голодовку против практики изоляции, которой подвергались все примерно шестьдесят политических заключенных. Когда я узнал о начале голодовки, я не был уверен. Никто не сообщил мне об этом заранее, и я никогда не думал о том, чтобы самому объявить голодовку. Должен ли я присоединиться к ней, несмотря на продолжающийся суд? Опасна ли голодовка? Можете ли вы заболеть или умереть? Разрешалось ли принимать жидкость? В камере у меня лежали банки с еженедельными покупками. Что мне с ними делать? Запихнуть их под кровать? Выставить за пределы камеры?

Когда я сказал своему надзирателю, что собираюсь принять участие в голодовке, через несколько минут появилась врач-сын. Она сказала мне, что голодовка очень опасна, что меня почти наверняка исключат из процесса, и, если я настаиваю на голодовке, мне следует хотя бы пить много чая с сахаром. Все, что она мне говорила, не было правдой, но я поняла это только позже. И скорее всего, если бы я последовал ее совету и принимал сахар, я бы испортил свое здоровье».

Тюремная администрация отказалась забрать коробку с едой из моей камеры, поэтому я положила ее под кровать. Через день я уже страдал от головокружения, и у меня были еще большие проблемы с концентрацией внимания, чем раньше. Я почувствовал голод, а коробка лежала под кроватью. Я немного поел. После трех дней борьбы с собой я сдался.

На суде я зачитал декларацию солидарности с голодовкой с требованием «прекратить изоляцию» и «вывести Ульрике из «Мертвого крыла». Затем я хотел, чтобы меня исключили из суда и я больше не принимал в нем участия. Но суд не исключил меня. Тогда я стала громко разговаривать и досаждать, пока не был отдан приказ насильно удалить меня из зала суда. Тут посетители зала суда выразили свою солидарность со мной, и все закончилось дракой.

5 февраля 1973 года был вынесен приговор: два года и три месяца лишения свободы с отсрочкой до вступления приговора в силу. Я больше не присутствовала на суде и сидела в ванной, когда надзиратель постучал в дверь и сказал: «Вас освобождают, госпожа Шиллер». Это было не то, чего я ожидала. Однако, как это часто бывает в решающие моменты, я сохранила спокойствие и полностью сосредоточилась на том, что сейчас произойдет. Я быстро вытерлась, и меня привели в камеру, где я бросила все свои вещи в пластиковый мешок. Затем пришли мои адвокаты и проводили меня к боковому выходу.

Журналисты ждали перед воротами тюрьмы с работающими телекамерами или фотоаппаратами наготове. Меня также ждала небольшая группа друзей и товарищей, среди которых была мать певца Вольфа Бирманна. Она жила в Гамбурге и дружила с моим адвокатом. Мы прошли в демонстрации с флагами до близлежащего греческого ресторана. Один глоток красного вина, и у меня уже было красное лицо и горячие щеки.

Я не знала, что мне теперь делать.

Свобода

9 февраля 1973 года, в день моего освобождения, началась трехдневная голодовка солидарности адвокатов и членов семей заключенных РАФ, которые сами уже объявили голодовку. Акция протеста была проведена на оживленной улице напротив здания Федерального суда, который в большинстве случаев принимал решения о сроках и условиях заключения. Эта забастовка была одной из первых публичных акций друзей и родственников против пыток в изоляторе.

Я решил присоединиться к ней. На следующий день я отправился на поезде в Гейдельберг с моим адвокатом Куртом Гроневольдом и одним из его коллег. Там нас забрали с вокзала два других адвоката, и мы поехали на их машине в Карлсруэ. Был уже вечер, и мы говорили о положении заключенных, о моем опыте и опыте адвокатов. Они рассказали мне, как обстоят дела у заключенных, которых они знали лично. Внезапно, в середине нашего разговора, я почувствовал смертельную усталость. Почему я должен был заснуть именно сейчас, когда было так много нового, что нужно было услышать, понюхать и увидеть? Изо всех сил я боролся с этой необъяснимой усталостью, пока мне не удалось ее преодолеть. Я посмотрел на часы и увидел, что уже ровно час дня. В течение полутора лет свет для меня гас именно в это время суток, и это условие преследовало меня в моей жизни вне тюрьмы. Тюрьма еще не закончила со мной.