Страница 10 из 11
Ши ангаларх, дра ангаларх
Ил Драисиве, ил Драисиве…
…в Драисиве – город мёртвых, навсегда отправляя одного за другим своих врагов. Ему вторил Ольсинор.
Первые лучи солнца коснулись крыш города, когда с нашествием мертвецов было почти покончено. Но измученные бессонной ночью жители города и те, кто укрылся в его стенах, обрадовавшиеся рассвету, словно видели его впервые, невольно обращались в сторону крепостных стен.
Раннее зимнее утро. Стены крепости во вздрагивающих всполохах факелов. Непрерывный поток конников чёрной рекой течёт по дороге, раздваиваясь и окружая будто змеями стены крепости. Далеко. Стрелы не долетят. А враг идёт и идёт. Слышится визг низкорослых лошадей, которые, проваливаясь по самое брюхо в снег, расползаются по всем полям, лежавшим вокруг города…
Скоро, в считанные часы, Древляна была отрезана от всего мира. Застучали топоры в лесу…
Схроны
Небольшой отряд уходил всё дальше от Древляны, и к тому часу, когда город был окружён, ровной рысью пересёк длинный глубокий овраг, по которому бежал широкий ручей. Они уходили на восток, к отрогам Каян. Горная цепь должна была появиться на третий день пути, а пока надо было двигаться вперёд и вперёд, по возможности без остановок.
Впереди отряда ехал на белоснежном иноходце Рангольф. Сразу за ним, почти след в след, шёл другой такой же иноходец – на нём ехала Айин. Её не хотели брать, чтобы не подвергать опасности. И даже не стали будить, чтобы попрощаться. Но она оказалась рядом, лишь только миновали излучину Онежи. Выехала раньше и ждала за поворотом, хоронясь в чаще леса. В предрассветных сумерках, в заснеженном лесу среди черных стволов деревьев, она была почти незаметна со своим белоснежным красавцем Ойко.
Рангольф лишь хмуро посмотрел на дочь и ничего не сказал. Если девушка не понимала, как опасно было теперь одной путешествовать по этим местам, то он знал, что не пройдёт и часа, как по этой дороге, с которой они сейчас свернут, пойдут степняки…
За Айин следовал на своём Саврасом Мокша. У лесовичей были широкогрудые, выносливые кони, которые и в бою не испугаются, и в походах не выдохнутся. Следом за Мокшей на слишком рослом для него коне ехал Схлоп.
За Схлопом следовал Умо. Речник размеренно покачивался на вороном жеребце. На голове покачивалась невысокая конусообразная, лохматая шапка со связкой змеиных высушенных шкурок наверху. Усохшие головки гадюк на ветру развевались в разные стороны и зловеще постукивали друг об дружку…
Последним ехал Свей на белоснежном скакуне Ольсинора. Они иногда менялись с Мокшей, тот время от времени озабоченно оглядывался на парня издалека. Дружиннику не давала покоя мысль, что увёз внука князя без разрешения. Он заметно оберегал парня…
Дорога становилась всё хуже, превращаясь в еле заметную тропку. Лес здесь совсем непроходим. Заросли орешника, колючего шиповника, старые поваленные ветрами деревья… Но всё бы ничего, только вот лес словно вымер. Ни птица не крикнет, ни ветка не хрустнет. Нехорошо это.
И Мокша, и Схлоп настороженно поглядывали по сторонам. Рангольф же, не оборачиваясь, ехал и ехал вперед.
Неожиданно он остановился. Мокша мгновенно, словно того и ждал, спешился и пошёл к нему. Свей тоже стал пробираться вперёд. Тропа была такой узкой, что лошади занимали всю её ширину. Схлоп же благоразумно остался сидеть верхом, росту-то его всё-таки не хватало для высокого жеребца и взобраться на коня без посторонней помощи он не мог. И теперь пещерник вытягивал шею и шипел сквозь зубы:
– Ну, что там? Что?.. Скажете вы мне или нет?
Мокша вдруг указал на что-то в стороне от дороги и пошёл, несильно проваливаясь в неглубокий ещё под деревьями снег. Свей догнал его и замер. В кустах свалены трупы степняков. Пятеро.
– Кто такие?
Голос, раздавшийся откуда-то сверху, прозвучал настолько неожиданно, что в руках у всех мгновенно появилось оружие. Мокша огорчённо покачал головой: «Проспали! Сейчас нас тут всех бы и уложили». А вслух тихо проговорил:
– Не суетись. Это свои. Ручьёвские.
Окликнули их сверху. С настила, неприметного в ветках кедрача. Под настилом виднелась решётка с острыми железными зубьями. Упадет такая сверху, живым не встанешь. Лесовичи их ставили на звериных тропах да на тех, которые вели к границам края и к низовьям Онежи, там проходили пути кочевников.
– Мокша, ты? – спросил вновь воин и, ловко повисая на руках, спрыгнул вниз. Воин не воин, обычный мужик в кожаных старых, наверное, ещё отцовских латах. – Что это вы – никак гуляете? – неодобрительно он глянул на красивых, бросающихся в глаза полян на их белоснежных иноходцах, задержав ненадолго взгляд на Свее, и уставившись на речника. – А этот что с вами делает? Речники пошли на сговор с Изъевием!
Мокша словно мимо ушей пропустил довольно грубую речь воина и, кивнув в сторону степняков, спросил, понизив голос:
– Когда пришли?
– Третьего дня. Заимку вырезали, уроды, детей порубали, – лесович махнул рукой, оборвав себя на полуслове. – А ты кто будешь? Больно лицо твоё знакомо? – проговорил он, уставившись на Свея.
– Свей я, – коротко ответил княжич, взглянув быстро, и добавил: – Славное дело делаете.
– Неужели всю Ручьёвку так и порезали? Что ж гады делают-то! Древляну окружили, слышали? – Мокша вновь обратился к воину, который не сводил глаз со Свея, признав, похоже, в Свее княжича. Уж больно похож был он на Игоря. А может, и видел в Заонежье.
С тропы Рангольф тихо произнёс:
– Пора.
Лесовичи и сами понимали, что пора… только тянущее за душу чувство, что, может, видят они этого самого воина в последний раз, что уходят от осаждённой Древляны, что здесь остаётся всё самое дорогое – родная земля, друзья… не отпускало.
Они уходили. Обернувшись, Мокша уже не увидел воина.
«Схроны, на то и схроны, – объяснил ему потом Свей, повторяя слово в слово то, что говорил отец, – чтобы схорониться до поры, а потом напасть на врага неожиданно, чтобы показалось врагу, что земля горит у него под ногами, что за каждым кустом его ждёт нож или меч, или смертельное заклятие».
И ведь совсем недавно, неделю назад, они с отцом готовили тайники и укрытия. Мотались по всей округе, устраивали, собирали необходимое. Лесовичи сами себя так и назвали тогда в шутку по названию тайников с оружием.
Свей вспоминал, как отец основательно выбирал места, надёжные, сухие, где могло сохраниться в целости оружие: мечи, большие и малые, двуручные – широкие, тяжёлые… короткие, которые воины обычно держали в голенище сапога, пики, луки, стрелы и обычные, и с серебряными наконечниками, палицы. Держали эти места в тайне, рассказывая о них лишь старшинам на заимках.
И не было уже радости Свею оттого, что он идёт к Каянам, казалось это детской забавой по сравнению с тем, что начиналось здесь. И поляне, Айин… казались чересчур прекрасными, словно сказка. А быль… она здесь, она страшная. И лицо матери и отца вновь вставало перед ним в огне и дыме. Он, Свей, словно бросал их всех, будто предавал. Но он вспоминал про Мокшу, который, не раздумывая отправился в этот путь. И опять вспыхивала надежда, что затеяли они не пустое.
Чужаки
Снова потянулась дорога. Теперь Мокша ехал впереди. Лесович время от времени постукивал по вековым деревьям ладонью, хмурился, словно что-то было не так, и двигался дальше, ничего не объясняя.
Айин, будто прочитав мысли Свея, не разговаривала с ним и чаще обращалась к речнику, который, казалось, сейчас вывалится из седла от счастья.
Солнце садилось за верхушки деревьев. Багровый закат обещал мороз, и на самом деле заметно холодало. Пора было подумать о ночлеге и для путников, и для лошадей. Но Мокша словно всё ждал чего-то…
Однако, в очередной раз стукнув по сосне, он обернулся:
– Скоро будет Волчья заимка. Там и заночуем, – и добавил, разведя руками, – леший словно провалился! Зову, зову его…