Страница 31 из 99
Уже во второй половине дня 7 ноября 1918 года, тремя днями раньше, чем Гитлер, по его собственным словам, к своему огромному удивлению, узнал от священника в госпитале, что в Германском рейхе бушует революция, социалист журналист Курт Эйснер117 на мюнхенской площади Терезиенвизе почти перед 100 000 человек заявил, что династия Виттельсбахов свергнута, а военный министр Баварии фон Хеллинграт был вынужден признаться министрам, собравшимся перед зданием Военного министерства, в том, что он бессилен и не в состоянии восстановить порядок в Мюнхене118.
Хотя население Баварии не участвовало в революции, и в первую очередь в свержении монархии Виттельсбахов, революция в начале ноября 1918 года стала ожидаемым событием для политически информированных людей. Эмоциональные пассажи Гитлера об известии, настигшем его 10 ноября, кажутся поэтому не заслуживающими доверия. Скорее всего в своем тогдашнем положении (1924/1925 году) из тактических соображений он отказался оттого, чтобы показать детали и взаимосвязи, существовавшие в ноябре 1918 года. Позиция Виттельсбахов, баварских военных, чиновников и населения не могла быть неизвестной Гитлеру. «Уже летом 1918 года кронпринц Руппрехт фон Виттельсбах119 думал о сепаратном мире Баварии и вражеских держав, потому что полагал, что вместе с поражением Германии закончится последняя страница истории двора Виттельсбахов. И когда 3 ноября 1918 года кронпринц Гогенцоллерн120 прибыл в Ставку командующего германскими сухопутными войсками и баварского кронпринца Руппрехта, чтобы просить того подписать обращение к рейхсканцлеру с требованием, чтобы кайзер оставался на троне, то Руппрехт не отважился поддержать эту просьбу. А за день до этого он уже написал в своем военном дневнике: “Бывали времена, когда германские короли совместно обращались к кайзеру, чтобы для достижения перемирия, при отсутствии других способов, для видимости он заявил об отречении от престола”»121.
Многие баварские военные сразу же после провозглашения «социальной республики» покинули места своей службы, то есть в то время, когда Гитлер якобы не мог себе представить, что «даже в Мюнхене это безумие может вырваться наружу». В воззвании Курта Эйснера, представлявшего Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, офицерам гарантировалось, что они могут «спокойно продолжать свою службу», если они согласны с «требованиями изменившегося времени»122. Причем в большинстве случаев они были рады «получать указания от новых политических властей и продолжать свою службу дальше. Генерал барон фон Шпейдель, представитель офицерского корпуса, уже 8 ноября заявил, что офицеры “при сохранении своих убеждений, безоговорочно и сознательно отдают себя на службу народному государству”. Вследствие политической ситуации они прекращают официальные контакты с королевским двором и, по необходимости, сотрудничают с новой властью. Ни военные, ни баварская королевская полиция в этой обстановке не прибегли к активным действиям с оружием в руках для защиты наследственного королевского двора. Все чиновничество продолжало выполнять, как и прежде, свои служебные обязанности»123
Также Гитлер не мог не знать, что традиционный баварский сепаратизм, называемый там «федерализмом», стал в 1918 году одним из лучших союзников Эйснера, поскольку он в «Майн Кампф» многократно упоминал об этом и упрекал, например, Баварскую народную партию в том, что она из «трусливых партикулярных интересов поддерживает особые права баварского государства»124. То, что революция в Баварии не понималась как новая и революционная организация государственного управления и как новые социальные отношения, а как, главным образом, демонстративная зашита особых интересов Баварии125, которая глубоко волновала в 1918 году многих баварцев, и с которой какое-то время соглашался даже «красный» премьер-министр (Эйснер), сам не бывший баварцем126 Гитлер в 1918 году, конечно, не знал. Однако в 1925 году, когда он уже обладал большим политическим опытом, особенно, в части этого сепаратизма, и был великолепно знаком с политическими событиями в Германии, он уже мог бы говорить о революции более осмысленно, а не так, как он это сделал в «Майн Кампф».
Если в ноябре 1918 года Гитлер был слабо информирован об основных фактах, связанных с революцией, как он пытался симулировать, то в 1924/25 году, при написании 1-го тома «Майн Кампф», ему следовало бы их учитывать. Его текст показывает, что он и не думал в своей книге представить пережитые им события в их подлинном свете.
«В конце ноября 1918 года я вернулся (из госпиталя. — Примеч. авт.) в Мюнхен»127, правдоподобно пишет он в 8-й главе «Начало моей политической деятельности». В своей краткой биографии, вышедшей 29 ноября 1921 года, он, напротив, указывает, что только «с декабря 1918 года»128 снова прибыл в Мюнхен, в резервный полк. Как следует из документов, 21 ноября 1918 года он выехал из госпиталя в Пазевалке, в котором, по-видимому, решил «стать политиком»129. Но доказано, что решение стать политиком принималось не так спонтанно и четко, как стилизованно он описывает это в «Майн Кампф». Например, еще на фронте он обсуждал со своим товарищем, баварским художником Эрнстом Шмидтом, вопрос — станет ли он после войны художником или политиком130. До своего отравления газом в октябре 1918-го, ответ на этот вопрос у него еще не сложился. И даже после своего выхода из госпиталя — тоже. В течение целого года он выполнял приказы своих военных командиров, не требовавшие от него собственных серьезных решений. Когда он в сентябре 1919 года, наконец, сделался «политиком», ему пришлось испытать в этой роли конкуренцию со стороны других желающих131.
О своих переживаниях после выхода из госпиталя он пишет в «Майн Кампф»: «Я направился… в резервный батальон моего полка, находившийся в руках “солдатского совета ”. Вся обстановка была мне настолько отвратительна, что я сразу решил, при первой возможности, уйти отсюда. Вместе с надежным боевым товарищем, Шмидтом… я отправился в Траунштейн и оставался там до тех пор, пока лагеря не свернули. В марте 1919 года мы вернулись в Мюнхен. Положение было невыносимым и принуждало к продолжению революции. Смерть Эйснера лишь ускорила развитие событий и, наконец, привела к диктатуре Советов, лучше всего выразившейся в недолгом господстве евреев, которое было целью зачинщиков всей революции»132
То, что радикальному антисемиту Гитлеру «вся обстановка была… настолько отвратительна»133, понятно. В его словах о «господстве евреев» верно то, что некоторые, особенно активные, члены баварского революционного правительства, в том числе, Курт Эйснер, Эрнст Толлер и Эрих Мюзам, действительно были евреями. Но Гитлер до середины февраля 1919 года находился в казармах 7-й резервной роты 2-го баварского пехотного полка и жил сегодняшним днем, беззаботно и ни о чем не думая. Чтобы подработать денег, он вместе со Шмидтом помогал сортировать военное обмундирование. 12 февраля 1919 года он вместе со Шмидтом уехал в Траунштейн, где располагалась 2-я демобилизационная рота 2-го баварского пехотного полка, выполнявшая охрану расположенного там лагеря французских и русских военнопленных134. После свертывания лагеря оба в марте вернулись в Мюнхен, где, по словам Гитлера, в это время установилось «господство евреев» (Советы). Он не стал в них участвовать, оставаясь сторонним наблюдателем и думая о собственной безопасности, читал воззвания и листовки всех сортов, включая снабженные свастикой, и обратился к известному с давних пор «старому» призыву немецкого союза защиты и борьбы, направленному против «еврейской жажды всемирной власти», требовавшему «прогнать восточных евреев», смертной казни для спекулянтов и большевистских агитаторов, читал предупреждения главного командования Советов, в котором 7 апреля 1919 года была угроза: «Кто предпримет угрожающие действия против представителей республики Советов… будет расстрелян».