Страница 20 из 108
Поверх салфетки она поставила пепельницу.
— Ночью ко мне вернулся муж. Я уже спала. Он разбудил меня звонком в дверь. Он звонил не переставая. Потом стал стучать. У него были с собой ключи, но он стучался в дверь и грозился выломать ее. Он кричал, что пришел лишь затем, чтобы увидеть мои глаза. Что, увидев мои глаза, он все поймет и либо тут же уйдет, либо вышвырнет того, с кем я живу… И так далее и тому подобное… А я в ночной рубашке стояла по другую сторону двери и не могла найти в себе силы открыть ему… Тогда он полез через балкон. С лестничной клетки. В нашем доме это несложно сделать. Он перелез на балкон и метался по нему, хотя дверь в комнату была открыта. Он кричал, что с ума сойдет, если не увидит моих глаз… Я наконец пересилила себя и вышла… Я сказала ему: «Я одна. У меня нет никакого Сережи. Я его придумала. Я все время ждала тебя…» Я плохо помню, что было дальше. Было лишь какое-то яростное движение, какой-то удушающий взрыв в темноте… Простите меня… Потом он шептал мне, что умоляет простить его, что, кроме меня, он никого не любил и не любит… И так далее и тому подобное… И все время просил зажечь свет, чтобы увидеть мои глаза. А я лежала в блаженном бессилии и думала: «Господи! Неужели это не сон. И больше не надо сходить с ума. И можно снова стать нормальной, беззащитной любимой женщиной…» Я долго не могла уснуть. Я все пыталась найти причину своей бессонницы, пока вдруг не поняла, что я… Да, жду чего-то. Чего-то мне не хватает. Что-то осталось как бы незавершенным, недосказанным, непрожитым, что ли… И как только я это поняла, я тут же уснула…
Поверх пепельницы она положила нож.
— Неделю я жила в состоянии… да, счастья, но о котором и рассказать-то нечего… Я мыла посуду и была счастлива, я готовила обед и была счастлива. Что бы я ни делала, я как бы постоянно напоминала себе о своем счастье. Я словно смотрела на себя со стороны и понимала, что этой женщине хорошо, спокойно, что она счастлива… Клянусь вам, я ни разу не взглянула в сторону холма, ни разу о нем не вспомнила. И не то чтобы я заставляла себя не смотреть и не вспоминать… По вашим глазам я вижу, что вы уже догадались… Да, на восьмой день своего невыразительного счастья я пришла на холм. Возвращаясь вечером с работы, я вдруг вступила на поле и пошла, ни о чем не думая, ничего не желая. В этом свободно-бесчувственном состоянии я села на трубу перед камнем, и вдруг… Это было довольно странное ощущение. Я почувствовала легкое сжатие в центре живота, будто кто-то коснулся моего тела осторожной рукой и чуть сжал пальцы… И я вдруг подумала… То есть я ни о чем не думала в этот момент… Понимаете, мне вдруг показалось, что это место словно пропитано мной, что именно здесь я умру, независимо от того, в каком месте я буду находиться в момент своей смерти… Потом я услышала далекий гул реактивного самолета и тут же поняла, что он — есть, что он — существует!.. Нет, не в моем воображении, а независимо от меня, от моих ощущений, от того, счастлива ли я или страдаю, люблю мужа или не люблю… Существует, как этот нож, эта пепельница, эта салфетка… Мне вдруг стало страшно, и в то же время я словно обрадовалась своему страху, будто именно его мне не хватало… Я ушла с холма и пошла по полю. Я останавливалась, когда замечала в стороне от тропинки, по которой я шла, маленькие желтые островки цветов… Да, я забыла вам сказать, что чуть в стороне от моего дома находится воздушный коридор, по которому идут на посадку самолеты. Так что и здесь нет ничего странного.
Она взяла вилку и положила ее поверх пепельницы рядом с ножом.
— С каждым днем, как мне казалось, он все более ко мне приближался. Сперва это было лишь ощущением, особым настроением, непривычным состоянием души. И в то же время не только моим настроением, но и чем-то еще, совершенно реальным, чему я сейчас никак не могу подобрать определение, например: внезапно вспорхнувшей с ветки птицей; неожиданным освещением; стремительным порывом ветра; кустом с распустившимися почками, вдруг обратившим на себя внимание; камнем, случайно задетым ногой и шумно отлетевшим в сторону… Впрочем, это невозможно объяснить… Мало-помалу ощущение абстрактного присутствия стало сменяться чувством вполне телесного, что ли, преследования, но приятного, ненавязчивого, почти ласкового… Это всегда был какой-то незнакомый мужчина. Он мог ехать со мной в одном вагоне метро, или стоять позади меня в очереди, или идти передо мной по улице. Он всегда оказывался на таком от меня расстоянии или в таком ко мне положении, что я не могла разглядеть его лица. Но я знала — это он. Я знала, что могу встать и подойти к нему и в то же время — нет, не могу пока этого сделать, так как пока еще не готова к нашей встрече, нет во мне пока… как бы это лучше сказать?.. силы, что ли… И всякий раз я испытывала безотчетный страх, быстро сменявшийся такой же безотчетной радостью.
Она взяла солонку и перечницу и протиснула их между ножом и вилкой, лежавшими поперек пепельницы.
— Вы, наверно, удивитесь, но я по-прежнему любила Аркадия. Но… Как бы это лучше объяснить?.. Началось все с воспоминаний. В самые неподходящие моменты в моей памяти вдруг стали всплывать эпизоды, в которых мой муж выглядел довольно-таки непривлекательно. До этого я никогда их не вспоминала, тем более что многие из них относились к далекому прошлому… Один раз я поймала себя на том, что вот уже несколько минут пытаюсь убедить себя, что люблю мужа, как бы спорю сама с собой. И именно в тот момент, когда, казалось бы… Ладно, неважно… Потом однажды, подходя к дому, я вдруг поняла, что не хочу туда идти… То есть я спешила к Аркадию, мне хотелось поскорее увидеть его, обнять, приготовить ему ужин и так далее, но одновременно с этим вдруг стало неприятно заходить в подъезд, подниматься на лифте, отпирать ключом дверь — до такой степени неприятно, тоскливо и одиноко как-то, что я чуть было не повернулась и не пошла обратно к метро… Лишь потом я поняла, чем это вызвано. Это очень сложно объяснить, но он, этот с каждым днем приближающийся и преследующий, начал мешать нам с Аркадием, словно становясь третьим между нами, незримо присутствуя, наблюдая, разобщая… Я боялась, что когда-нибудь я вынуждена буду сказать мужу: оставь нас, дай нам побыть вдвоем. Вы представляете себе?.. Я была уверена, что рано или поздно такой момент наступит, и всячески пыталась его предотвратить, каким-то образом подготовить, обезопасить себя и Аркадия до того, как это произойдет. Иными словами, я хотела, чтобы Аркадий на всю жизнь остался для меня любимым человеком.
Она взяла пачку сигарет и осторожно пристроила ее поверх солонки и перечницы.
— Мне ничего не оставалось, как самой начать искать того единственного, кто мог и должен был избавить нас от ненужных мучений. Это был очень странный поиск. Я уже не встречала его в окружающих. Более того, когда я искала, я словно вообще не замечала вокруг себя людей, даже когда приходилось ехать в переполненном транспорте… Я ездила на работу, возвращалась домой, бывала в других местах, которые обычно посещала. И одновременно искала, необъяснимо и мгновенно меняя выработанные долголетней привычкой маршруты, вдруг сворачивая в переулок, в который никогда до этого не сворачивала, или пересаживаясь на линию метро, по которой мне незачем и некуда было ехать… Мои ощущения, наверно, совсем нельзя передать словами. Иногда мне казалось, что какая-то часть меня самой отделилась, устремилась вперед, а я иду за ней следом, боясь отстать, потерять из виду… Иногда мне казалось, что я продвигаюсь сквозь что-то неопределенное, что-то темное и пустое, в котором — далеко-далеко, а может быть, в каких-то двух шагах от меня — есть некий просвет, предел, дверь, отверстие… Поверьте, я никого конкретно не искала, и в то же время во всем городе не было более ищущей души; никого не ждала и одновременно каждую секунду была готова к встрече… Я бережно прислушивалась к себе, к каждому удару сердца, к каждому поверхностному ощущению, малейшей перемене внутреннего моего состояния, словно от моей чуткости, быстроты реакции и внимания зависела моя жизнь… Я ни разу не остановилась посидеть на холме посреди поля. Собственно, моего холма уже не было. Однажды, возвращаясь домой через поле, я случайно оглянулась на свой холм и вдруг увидела, что он стоит весь черный, словно обугленный… Наверно, во время одного из субботников на нем жгли костры пионеры… Зато все поле теперь было сочно-зеленым, покрытым желтой сыпью цветов. И все деревья уже ощетинились клейкой, остренькой листвой… Скоро я поняла, что уже достигла конца пути и что расстаться с Аркадием надо как можно скорее, как можно нежнее и радостнее, оставив светлое впечатление…