Фрагменты сожалений

– О… – теперь зарделся и Дима. – Да, хорошо.

– А теперь – мне пора.

– М… хорошо.

Счастливый, он провожал ее взглядом до двери, пока та не скрылась за нею.

Через пару дней они пересеклись в главном коридоре первого этажа (почему в последующие после презента два дня они не виделись, Дима уже не мог наверняка вспомнить, но предположил, что у девушки были выходные), когда Дима держал направление из душевой в свою палату. Посчитав, что недостаточно насухо вытер волосы, он повторно воспользовался полотенцем и перекинул его через плечо.

– Дим! – со спины окликнул его знакомый голос, когда он уже свернул к двойным дверям, ведущим на лестницу.

Он обернулся и увидел Наталью, настигающую его торопливым шагом, и в груди сразу словно бы затеплилось. В руке она держала какую-то тетрадь в твердой обложке, обе стороны которой были сцеплены между собой маленьким канцелярским замочком.

– Здр… – почти произнес он по привычке, но осекся, вспомнив о просьбе. – Привет. У тебя в руках что, личный дневник?

Он вдруг ощутил, как загорелись щеки, но не знал наверняка, от чего именно: то ли от, как ему показалось, излишней фамильярности, которая могла возмутить Наталью, то ли оттого, что влезает не в свое дело, нарушая, пусть и не намеренно, границы личного пространства.

– Привет! – ответила та бодро, ничуть не смутившись и, казалось, даже не заметив, как позорно прилила кровь к его лицу. – Это? – махнула она тетрадью. – Нет, что ты. Это ежедневник. Я записываю в него, когда и что мне необходимо сделать. Например, сегодняшним вечером я запланировала сходить в продуктовый магазин, а послезавтра – поздравить дядю с днем рождения. В общем, в основном записываю туда всякие мелочи, которые могут запросто вылететь из головы. А так, откроешь, прочтешь – и вот оно! – то, что надо бы сделать, но из-за суеты забывается. Понимаешь меня?

На губах подростка застыл вопрос, как это день рождения родственника может быть мелочью наравне с походом в продуктовый магазин, но он лишь ответил:

– Да, понимаю.

– А был бы это личный дневник, – продолжила она пояснять, – стала бы я носить его с собой? Вряд ли. Такие вещи должны храниться дома, за семью печатями. Согласен?

– Вы… – он вновь запнулся. – Ты права.

Немного помолчав – а они тем временем преодолевали ступени, только-только оставив позади второй этаж, – она спросила:

– Как ты себя чувствуешь?

– Вполне нормально, – ответил Дима и в подтверждение своих слов покачал головой. – Как обычно. Я… извини, мне пока непривычно обращаться к тебе на «ты».

– Ничего, все в порядке. Я сама тебя об этом попросила, помнишь?

– Угу.

– А как обычно – это ты, значит, грустишь? – слегка поддела она его плечом в бок.

– С чего вы… – он вздохнул. – С чего ты взяла?

– Возможно, я ошибаюсь, но, как я обратила внимание, грусть – твое обыденное состояние. И… – Она захихикала, прикрыв рот тыльной стороной ладони. – Привыкай обращаться ко мне на «ты», а то я немного неловко себя чувствую, когда ты «выкаешь». Ненамного-то я тебя и старше.

Диме подумалось, какая же она добрая. И веселая. Он впервые заинтересовался ее возрастом и предположил, что, должно быть, ей лишь около двадцати пяти. И тут же мысленно упрекнул себя в том, что ни разу не справился о ее самочувствии. Ему вдруг стало любопытно: а часто ли вообще пациенты проявляют интерес к состоянию ухаживающих за ними медсестер?

– Может, ты и права, – сказал он, не видя смысла оспаривать ее предположение, и спросил: – А как у тебя самой дела?

По всей видимости, ей действительно не приходилось ранее слышать подобных вопросов от пациентов, что стало понятно по тому, в каком удивлении изогнулись ее брови.

– О, у меня все отлично, – ответила она с довольным видом.

– Это хорошо. А тебе бывает грустно?

– Разумеется, – сказала девушка, ни на секунду не замешкавшись. – Каждому из нас время от времени становится грустно – иногда по каким-то непредвиденным обстоятельства, иногда – потому что сами того хотим. Да-да! Очень многие люди могут грустить, даже будучи счастливыми.

Дима постарался представить себе человека в такой ситуации, когда его одновременно распирало бы от счастья и пронизывало грустью, но не смог.

– Странно это как-то, – заметил подросток, почесав висок. – Зачем счастливым людям грустить? Зачем вообще кому-то хотеть грустить?

Они поднялись на третий этаж и вышли в коридор.

– Кто ж знает? – пожала плечами девушка. – Наверное, люди не могут долго довольствоваться тем, что имеют, не могут просто быть счастливыми. Людям всегда чего-то не хватает в этой жизни, они постоянно стремятся заполучить все больше и больше. Это, конечно, не всегда плохо, потому что нередко человек конечной целью ставит самореализацию и комфортную жизнь до самой своей смерти, не причиняя, по крайней мере осознанно, вреда другим. Есть и такие – а их очень и очень много, – которые не успокоятся, пока не уничтожат планету, и даже тогда вряд ли осчастливятся. А еще есть люди, которым грустно постоянно, вне зависимости от того, что происходит в их жизни, и зачастую может показаться, что они сами выбирают такой путь, но на деле же причина в болезнях, которые управляют их мыслями и поведением.

Наталья осеклась и украдкой глянула на Диму, побоявшись за то, что могла задеть его словом, а он в свою очередь кивнул, тем самым давая понять, что солидарен с ней как минимум в части изречения, и высказал предположение:

– Я, наверное, отношусь к третьему типу людей.

И, склонив голову, он попытался выдавить улыбку, но до того она получилась горестной, что у девушки защемило в сердце.

– Нет, у тебя совсем другой случай, – поторопилась она хоть немного приободрить его.

– Да? Ну… – Подросток остановился – остановилась и она, – замялся на месте, не зная, как продолжить разговор. Ему казалось, что он поставил их обоих в неловкое положение, а чтобы выйти из него, задал вопрос: – Ты ведь ко мне шла, да?

Слегка прикусив нижнюю губу и изогнув брови, но теперь не в удивлении, а выказывая переживание, она сказала:

– Да, к тебе. Ох, дырявая моя голова! Я же должна была тебе еду с лекарствами принести! Совсем ты меня заговорил. – И, потопав обратно, кинула через плечо: – Иди пока в палату, я скоро вернусь.

В палате Дима повесил полотенце на спинку стула, чтобы оно поскорее высохло (хотя чаще всего он просто закидывал его в ящик прикроватной тумбы) и нырнул под одеяло, повернулся на бок. На дворе уже стояла зима, декабрь подходил к концу, и мороз расписывал окна ледяными узорами. Несмотря на то что отопительные радиаторы в здании были настолько горячими, что о них запросто можно было обжечь кожу, холод все же проникал внутрь сквозь регулярно открываемые окна, двери и еще бог весть откуда, и путь от душевой до постели всегда сопровождался мурашками по коже.

Вернулась Наталья, поставила поднос на тумбочку и, придвинув стул к кровати, села, стараясь не касаться спиной мокрого полотенца. Пока Дима, сев в кровати, ел, попутно проглотив таблетки, девушка рассказывала ему о том, что повесила его рисунок над кроватью в своей спальне; как ее серый с белым пятнышком на задней лапке кот зачем-то опрокинул миску с сухим кошачьим кормом, затем неуклюже поедая его прямо с пола; как минувшим вечером по возвращении домой к ней пристал бездомный, и она едва убежала от него; как сегодняшним утром она поскользнулась на льду и при падении здорово ушибла левую руку, которая болит до сих пор.

– Интересная у тебя жизнь, – не без восхищения заметил Дима и подловил себя на легкой зависти.

– Думаешь? Даже не знаю, – пожала она плечами.

Но что еще она могла ответить? Дима подумал, что подобные события происходят в ее жизни ежедневно, и она не придает им никакого значения точно так же, как он – прогулкам по коридорам до уборной или душевой и обратно.

Она сидела, закинув ногу на ногу, скрестив на колене ладони. Ежедневника при себе у нее уже не было – по всей видимости, оставила его в своей сумочке.