Ирландские чудные сказания

На Маг-Лиффи[8] набрел он на ребят, что плескались в заводи; поглядел Фюн, как справляются они с потоком, подумал, что их уловки и ему нетрудны и что способен он показать им кое-что новое.

Мальчишкам надобно знать, что умеет другой мальчишка, и в любом деле они меряются силами. Под пристальным взором Фюна ребята старались вовсю и вскоре позвали его состязаться с ними, показать свою удаль. Подобное приглашение — вызов, промеж мальчишками — едва ли не объявление войны. Но Фюн превзошел их всех в плаванье так, что даже звание мастера не подобало бы такому величию.

Пока Фюн плавал, кто-то заметил:

— Он белокур и хорошо сложен. — И с тех пор звали его Фюном, или же Светлым. Прозвище это дали ему мальчишки, и они же, видимо, его сберегут.

С этими ребятами пробыл Фюн сколько-то, и, вероятно, они перед ним поначалу преклонялись, ибо так устроено у мальчишек: они поражаются подвигам и восхищаются ими, но в конце концов, что неизбежно, они обзавидовались чужаку. Те, кто был вожаками до него, муштровали друг дружку и, надавив, настроили всех против него — и вот уж не доставалось Фюну в том сборище ни одного дружелюбного взора. Не только взял он верх над ними в заплывах — он победил их в беге и прыжках, а когда игра выродилась в злобу, как вечно бывает, лютость Фюна в десять раз оказалась лютее, чем лютость лютейшего лютого, выдвинутого против него. Отвага есть гордость, пока юн человек, а Фюн был гордец.

Остался, должно быть, гнев в Фюне, когда ушел он от той воды, от тех сердитых насупленных мальчишек, но осталось наверняка и разочарование, ибо в тот раз желал он дружиться.

Отправился Фюн на Лох-Лень и поступил на службу к королю Фюнтра18. Это королевство, быть может, получило свое название в честь самого Фюна и до него звалось по-другому.

Нанялся Фюн охотником к королю Фюнтры, и вскоре стало ясно, что ни один другой королевский охотник с ним не сравнится. Куда там: не было того, кто хоть отдаленно равнялся Фюну в уменьях. Другие гонялись за оленем, применяя прыть своих ног, нюх собак и тысячу проверенных уловок, чтоб приманить зверя, и тот частенько удирал. Но олень, по следу которого шел Фюн, удрать не мог — даже казалось, что звери сами идут к нему, столько он их поймал.

Король восхищался рассказами о новом охотнике, но величие королей выше прочих, и потому они пытливей: их величие требует, чтобы воочию видели короли великое, о коем наслышаны.

Король пожелал повидать Фюна, и Фюн наверняка размышлял, что у короля на уме, покуда милостивый повелитель глядел на него. Что бы ни нашлось в его мыслях, слова короля были проницательны, как и его наблюдения.

— Если у Кула, сына Башкне, есть сын, — произнес король, — ты наверняка он и есть.

Нам неизвестно, сказал ли король Фюнтры что-то еще, но знаем мы, что вскоре после тех слов Фюн свою службу оставил.

Отправился на юг и нанялся к королю Керри — к тому самому владыке, что женился на матери Фюна. И так удачно шла его служба, что, говорят, сыграл он в шахматы19 с королем, и потому мы знаем, что в мыслях своих Фюн по-прежнему был мальчишкой, сколь мощно ни укрепились члены его. Умел он был в состязаньях и охоте, но для политики слишком юн; впрочем, политиком не стал он до конца своих дней: что ни пожелал бы свершить — свершал, неважно, кого мог тем обидеть, а чего не мог он свершить, свершал все равно. Таков он, Фюн.

Однажды, когда отдыхали они на привале, заспорили фении Фюна, какая музыка прекрасней всех на белом свете.

— Скажи нам, — велел Фюн, обращаясь к Ошину20 [Oistn произносится так].

— Зов кукушки с дерева, что выше всех в зарослях, — воскликнул его веселый сын.

— Добрый звук, — молвил Фюн. — Скажи и ты, Оскар, — попросил он, — какая, по-твоему, лучшая музыка?

— Лучшая музыка — звон копья по щиту, — воскликнул статный юнец.

— Добрый звук, — сказал Фюн.

Прочие воины тоже назвали радость свою: рев оленя через поток, блеянье дружного стада вдали, песня жаворонка, смех веселой девицы или шепот девицы взволнованной.

— Всё это добрые звуки, — молвил Фюн.

— Скажи нам, вожак, — осмелился кто-то, — а сам ты как думаешь?

— Музыка происходящего, — изрек великий Фюн, — вот что есть лучшая музыка в мире.

Любил он «происходящее» и ни на волос не избегал его; и в тот раз тому, что происходило, он позволял происходить, пусть соперником и повелителем был Фюну сам король. Кто знает, может, мать Фюна следила за поединком, и Фюн не мог не блеснуть перед ней мастерством. Он одолел самого короля семь игр подряд!!!

И впрямь редкость: подданный побеждает в шахматы короля, и этот владыка не на шутку оторопел.

— Кто ты такой, в самом-то деле? — воскликнул он, отрывая взгляд от игральной доски и вперяясь в Фюна.

— Я сын селянина из народа Луигне, что в Таре21, — ответил Фюн.

Возможно, Фюн покраснел на этих словах, раз король, наверное, впервые смотрел на него в упор — и видел насквозь все двадцать прожитых Фюном лет. Приметливость короля безупречна, это в сказаниях доложено тысячу раз, и у этого короля уменье было монаршим, не хуже прочих.

— Нет, не тому ты сын, — возразил возмущенный монарх, — ты сын, которого Мирне, жена моя, понесла от Кула мак Башкне.

На это Фюну сказать было нечего, но взгляд его, вероятно, устремился к матери — и на ней успокоился.

— Тебе здесь нельзя оставаться, — продолжил отчим Фюна. — Не желаю, чтобы тебя убили под моей опекой, — пояснил он — или пожаловался.

Кто знает, может, король сам боялся сыновей Морны, но не знает никто, что подумал о нем Фюн, ибо никогда больше не разговаривал со своим отчимом. Мирне же наверняка любила своего повелителя, или же на самом деле страшилась сыновей Морны — или боялась за Фюна; верно и вот что: если женщина любит своего второго мужа, она способна презреть все, что напоминает ей о первом. Фюн вновь отправился странствовать.

Глава девятая

Все желания преходящи, кроме одного, зато оно держится вечно. Фюн, помимо всех прочих желаний, имел одно постоянное: за мудрость готов он был куда угодно двинуться и что угодно отдать; в поисках мудрости подался он в места, где Финегас22 жил на берегу вод Бойн. Но из страха перед кланом Морна Фюн свое прозвище не упоминал. Звался на том пути Демне[9].

Мы мудреем, задавая вопросы, и даже если не получаем ответа, мудреем все равно: у складного вопроса ответ едет на закорках, как раковина у улитки. Фюн задавал всякий вопрос, какой только приходил на ум, а его наставник — поэт и почтенный человек — на все отвечал, и не в меру терпения своего, ибо терпение его было безмерно, а в меру способностей.

— Почему живешь ты на берегу реки? — Таков был один вопрос.

— Потому что стих есть откровение, и лишь у кромки бегущей воды поэзия открывается уму.

— Сколько ты здесь? — Следующий вопрос.

— Семь лет, — ответил поэт.

— Долгое это время, — задумчиво произнес Фюн.

— Ради стиха я бы ждал и вдвое дольше, — сказал невозмутимый бард.

— Наловил ли хороших стихов? — спросил Фюн.

— Наловил тех, каким сам гожусь, — ответил добрый учитель. — Никому не по силам поймать больше этого, ибо готовность человека — мера его.

— Так же хорош ли твой улов стихов подле Шаннона, Шура или у милой Ан-Лифи?

— Все это славные реки. — Таков был ответ. — Все они — при славных богах.

— Но почему выбрал ты эту реку из всех?

Финегас улыбнулся ученику.

— Что хочешь тебе расскажу, — отозвался он, — расскажу и про это.

Фюн сел у ног доброго учителя, руки его рассеянно перебирали высокую траву, и слушал он, развесив уши.

— Было мне предречение, — начал Финегас. — Один многомудрый предсказал мне, что выловлю я Лосося Знания23 в водах Бойн.

— И что тогда? — увлеченно спросил Фюн.

— Тогда я обрету Полное Знание.

— А дальше? — не унимался юнец.

— Что же может быть дальше? — отбрил поэт.