Обертоны

перед репетицией в нью-йоркской City Opera. После первых попыток распеться — М-м, О-о, А-а-а — он

внятно для всех присутствующих, обращаясь к самому себе, точнее к своему голосу, проурчал: «Золото!..»

Забавный эпизод. В мире певцов явно существуют такие же соотношения ценностей, как и на бирже. В

любом случае, «валюта» должна стимулировать обороты. Только тогда с ней можно делать выгодные,

«большие дела». Самооценка и честолюбие участников, будь то владелец голосовых связок или их

распорядители, возрастают с ростом банковского счета.

Известный дирижер сказал мне однажды, что Паваротти нанес итальянской опере — в ее понимании

американской публикой — такой ущерб, который удастся преодолеть разве что лет через трид-42

цать. В своей книге «Understanding Toscanini» музыковед Джозеф Горовиц описывает ряд недоразумений, вызванных особенностями американской культурной жизни, ориентированной на рынок и потому

стремящейся творить из артистов кумиров. Но чего стоят все эти рассуждения, если певец может, выйдя на

сцену, одними голосовыми связками претендовать на золото. И ведь получает...

Цена — противоречие

Hедавно мне рассказали о недовольстве одного менеджера: дескать, я требую за концерт слишком много

денег. Это дало почву мне снова задуматься над вопросом, который меня и прежде занимал. Сколько стоит

наше творчество? Какова его цена? То, что исполнители продают в ходе концерта, можно описать лишь

весьма приблизительно. Это ведь не объект, который можно несколько раз использовать, — не пластинка и

не видеозапись. Созданное нами — нечто неуловимое, эфемерное, порожденное нашими эмоциями, нашей

фантазией. Мы пытаемся воспроизвести звуки, пережитые композитором. Каждый из нас, так сказать, посредник. Чтобы оказаться достойными автора, мы должны пропустить звуки через себя, или, точнее, их

«укротить». Мы предлагаем публике нечто, если не украденное, то заимствованное. Войти в эту роль, сделать чужое — пусть даже и родственное, знакомое — своим: для этого необходимы не только

44

желание, но и талант, позволяющий безукоризненное исполнение, и, наконец, дар перевоплощения. Лишь

этот дар дает нам возможность оказаться, как принято говорить, в чужой шкуре. Сравнение с актерами

напрашивается само собой.

За эту способность, за желание и умение посредством слов, звуков и чувств с полной достоверностью

превращаться в другого человека, — за это нас в лучшем случае награждают вниманием и аплодисментами.

Но и гонорарами.

В нашем веке музыканты и шуты больше не состоят на службе у коронованных особ, как в прежние

времена. Средства к существованию приходится зарабатывать собственными талантами на свободном рынке

искусства. Когда товаром оказывается музыка, цена на самые различные процессы может быть похожей.

Кто и что стоит дороже, — это редко связано с подлинными достоинствами исполнения. Искусное, рассудочное исполнение может обойтись потребителю так же дорого, как и одушевленное подлинными

страстями. Невольно приходит на ум, как покупателю навязываются современные ковры из экзотических

стран, выдаваемые за старинные. Но в противоположность коврам исполнительское искусство невозможно

оценить материально. Сумму определяет в большей степени деловитость агентов. Средства массовой

информации действенно им помогают, пуская в ход механизм прессы, радио и телевидения. То, что в

реальности «производят» артисты (и выставляют на продажу их посредники-агенты) — это поиск идеала, это «работают» и нервы, и пульс, и

45

способность страдать и радоваться. Обобщим — жизненные силы. Вспомним, как Фауст продавал свою

душу.

Когда я несколько лет назад прочел в русской газете, что доноры, отдающие ради спасения других

собственную кровь, получают в качестве вознаграждения импортную курицу или джинсы, мне невольно

пришло в голову: мы, артисты, предлагая свою душу, в качестве вознаграждения обогащаемся ювелирными

изделиями да старинной мебелью. Сравнение натянуто? Увы, не слишком...

Весь вопрос лишь в том, сколько готовы платить потребители: в спросе и предложении. Тогда и дарование

художника воспринимается всего лишь как товар, хотя сами артисты предпочитают в торге не участвовать.

Разумеется, бывают и исключения: умелые дельцы и музыканты в одном лице. Остается надеяться, что

художественные идеалы при этом не страдают.

Во Фридрихсхафене организатор концерта был заметно изумлен соотношением затрат и качества нашего с

Олегом Майзенбергом исполнения, — он пытался понять, почему концерт некоей скрипачки ему обошелся

много дороже.

Но вот кошелек наполнен — оговоренный гонорар перечислен. Для начала следует вычесть из него налоги.

На Западе зачастую шкала их еще подвижна, в России нас как правило ставили перед свершившимся

фактом. Посреднику причитается до двадцати процентов гонорара — он нередко предъявляет счет еще на

различные издержки. За вычетом дорожных, гостиничных и ресторанных

46

расходов (нередко не только на себя, но и на наших близких) от суммы, заработанной с таким трудом, игрой, которая довела исполнителя до нервного истощения, остается лишь малая часть. К тому же у каждого

из нас есть коллеги и партнеры, — у них свои представления и свои претензии.

Продавать посредственность сегодня легко. Почему же выдающиеся артисты должны, сохраняя

достоинство, уходить в тень и пренебрегать своей «рыночной стоимостью»?

Об одном только не стоит забывать: подлинное искусство — бесценно. Оно — служение, и вознаграждается

лишь Богом. Подобно самой жизни, оно — дар небес.

Этикет

Mы вдвоем, Анна и я, встречали господина Рейнхарда Паульсена в цюрихском аэропорту. Они не были

знакомы. Ближайшие несколько часов мы собирались потратить на то, чтобы распланировать наступавший

сезон. Тем же самолетом прилетел и Ханно Ринке, мой продюсер с Deutsche Grammophon. Мы знали друг

друга уже много лет, осуществили ряд важных проектов и вместе справились с несколькими кризисами.

Когда Ханно был продюсером, он как-то заметил, что сидит между двух стульев и платят ему за то, что он

снимает напряженность, возникающую между фирмой Deutsche Grammophon и артистами. Позднее он

сменил этот пост на еще менее комфортабельное кресло, — он взял на себя маркетинг.

Перед их прилетом я вкратце описал моей спутнице незнакомых ей персонажей.

Господин Паульсен был старомодным, по отношению ко мне всегда корректным агентом; его ра-48

бота служила неизменным доказательством преданности. С момента нашего знакомства он меня ни разу не

разочаровал. Его нельзя было назвать ни самым быстрым, ни самым творчески мыслящим, ни самым

смекалистым менеджером. Отличительной чертой господина Паульсена была надежность. Он принадлежал

к старой гвардии, которой свойственно держать однажды данное слово. Манеры этого поколения сегодня

выглядят чуть ли не экзотикой. В прежние годы молодых людей еще учили, как подавать руку даме и как

садиться за стол. Мне и моим сверстникам все это уже почти чуждо. Но я высоко ценю «старую школу», хоть иногда и вынужден сдерживать улыбку.

Как в игре старых мастеров, так и в выучке того поколения есть нечто неподражаемое, ведущее свою

родословную из прежних времен. Нечто, напоминающее о роскоши и удобстве тяжелых кожаных кресел в

светских салонах и элитарных клубах. Ханно принадлежал к другому поколению: ловкий, смышленый, целеустремленный, он был агентом, соединявшим в себе одновременно и манипулятора.

Так вот, мы вчетвером стояли в зале прилета. У меня не было никаких оснований сердиться на Ханно, но я

был раздвоен и не мог сообразить, как мне одновременно настроиться на два столь разных характера, как