Обертоны

специально прилетел. Алиса Миллер ответила очень просто: «Если бы я не хотела, то и не стала бы этого

делать». Ее слова оказались для меня как бы следующим шагом на пути к самому себе.

О неосуществленном

Что важнее в человеческой жизни: то, что человек создает, или то, что навсегда остается стремлением и

надеждой? Суждение о том, удалась ли жизнь, обычно выносят на основании первого. Тем не менее, существует немало оснований предпочесть второе. Как измерить пространство фантазии?

И все же: сколько созидательной — а иногда и разрушительной — энергии кроется во всем, что мы

представляем себе с самого детства! Но, как лишь немногим детям суждено превратиться в сказочных

королей, так и большая часть наших мыслей, надежд и мечтаний теряется на загроможденных жизненных

дорогах. У одного обнаруживаются бреши в одаренности, другому нехватает горючего для преодоления

финансовых трудностей. Одному недостает мужества, другому — дис-316

циплины. Источник всех этих помех, как правило, в нас самих. К этому присоединяется еще и равнодушие

других: многие думают лишь о собственной жизни, стремятся к осуществлению лишь своих целей. Так

разыгрываются драмы: поезда сходят с путей. Призрачно-идеальные замыслы оканчиваются

предательством, — по отношению к собственным намерениям или к нами же избранным близким людям.

Как часто мне встречались необыкновенные таланты! Еще со школьной скамьи меня сопровождала дружба

с феноменально одаренным Филиппом Хиршхорном. Наши намерения и честолюбивые планы были сходны; соперничая, мы подогревали друг друга. Потом годы Московской консерватории. Общежитие на Малой

Грузинке воспринималось как центр музыкального мироздания, столько талантов и ярких личностей было

вокруг нас. Каков же итог? Лишь немногим удалось достичь своих целей. И даже этим немногим

требовалась удача, поддержка ангелов-хранителей. Другие, хоть и не менее одаренные (как грустно, что

Филиппа уже нет среди нас!), были вынуждены довольствоваться скромными свершениями и прилагать немалые усилия, чтобы не впасть в отчаяние. Опять возникает тот же вопрос: что в жизни важнее? Только то, что принесло удачу? Блеск безусловного успеха?

Я утверждаю: нет — хоть это и покажется парадоксальным перед лицом очевидности иных, бес-317

спорных, достижений. Сокровенное намерение, набухшая почка, которой, быть может, суждено раскрыться, нереализовавшееся чувство — все это составляет тайну бытия. Мечты, как бы они ни были непостижимы, тоже принадлежат к материи жизни. Отсюда и моя потребность: не ограничиваться очевидным, реализованным и обратиться к тому, что осталось неосуществленным. Речь идет не только о детских

фантазиях. Кем бы ни мечтал стать ребенок — барабанщиком, баскетболистом, пожарником или акробатом

— его представления о счастье как правило меняются с непостижимой скоростью. Многое соблазняло и

меня. Но так же, как для хорошего вина годятся лишь лучшие виноградины, детские намерения

подвергаются тщательному отбору. Хорошо, если ребенок, вырастая, совершает его сам. Жизненные обстоятельства создают достаточное количество как возможностей, так и препятствий; нам, взрослым, остается

лишь укреплять веру ребенка в свои силы. Собственный опыт — несмотря на поддержку семьи — научил

меня тому, что сбывается далеко не все. Сосредоточусь на том, что имеет отношение к искусству.

Вот три коротких эпизода:

1971. Я медленно приближаюсь к камерной музыке. Звуки Моцарта, его обертоны завораживают меня.

Грузинская пианистка Элисо Вирсаладзе способствует этому увлечению. Фортепианные концерты, в

которых проявляется ее импульсив-

318

ность, открытость и естественность, порождают во мне стремление к совместной работе. Мы репетируем, разговариваем, обмениваемся книгами. Однажды я даже отправляюсь репетировать в Тбилиси. Моя

заинтересованность со стороны кажется преувеличенной, она напоминает влюбленность, но относится

исключительно к музыке, - к Вольфгангу Амадею Моцарту.

Элисо продолжает совместную работу со мной до определенного момента. Потом внезапно отказывается.

Возможно, она разочарована моей игрой или хочет отстраниться от моих безудержных фантазий. Во всяком

случае, ее фортепианный профессор убеждает ее прекратить. Может быть, причина этого разрыва - моя

настырность, может быть — несовершенство моего исполнения Моцарта? Но шрам остается. В мире

исполнительского искусства справедливости нет, — тут царят другие законы. Язык ангелов переводу не

поддается.

В восьмидесятые годы мне казалось само собой разумеющимся, что мы образуем постоянный состав: Йо-Йо

Ma, Ким Кашкашьян и я; сначала образовалось трио и затем, вместе с Даниэлем Филипсом, квартет. Мы все

были увлечены идеей квартета. Разумеется, возникли трудности со временем. В особенности для Йо-Йо Ma и меня: у нас обоих календарь выступлений был загружен до отказа. Тем не менее, мы решили встречаться

регулярно на две-три недели в году и уже обсуждали следующую программу.

319

Из этого так ничего и не вышло. Даже запланированное турне нашего струнного трио по Европе не раз

ставилось под сомнение. Ансамбль, казалось бы прочно скрепленный общими пристрастиями и интересами, вскоре распался, — причиной его гибели оказалась повышенная чувствительность одного из нас, обострившаяся вследствие личных обстоятельств. Горький привкус потери сохранился по сей день, —

попытка осуществить наше идеальное представление о квартете оказалась неосуществимой. Запись нью-йоркского концерта осталась, таким образом, документом, зафиксировавшим первое и последнее

воплощение еще одного музыкального миража, который растворился в воздухе повседневности, даровав

каждому участнику прежнюю самостоятельность. Потери можно подсчитать лишь в воображении.

В 1988 году меня попросили руководить в Нью-Йорке программой камерной музыки в Бруклинской

музыкальной академии.

Меня вдохновляла не столько возможность найти дополнительное пространство для камерной музыки, сколько идея сделать программу основой для необычного фестиваля, объединяющего разные виды искусств.

Предприятие казалось многообещающим. Перед публикой должен был предстать японский театр, так же как

замечательный мим Линдсей Кемп с его труппой; я хотел сочетать в одном вечернем представлении

спиричуэлз из Бронкса и джазовые импровизации Леонида Чи-

320

жика из Москвы. Кроме того, ожидались: квартет «Семь последних слов Спасителя» Гайдна при участии

Иосифа Бродского, произведения Артура Лурье вместе с камерными операми Игоря Стравинского.

Я регулярно встречался с представителем Академии Харви Лихтенштейном, известным деятелем нью-йоркской сцены. Приглашения были разосланы, мои друзья — от Локенхауза до Токио — поставлены в

известность, велись переговоры с артистами из Москвы и Пакистана. Приближался момент выхода в свет

проспекта «Фестиваль камерной музыки»; на десять мартовских дней планировалось двадцать шесть

представлений. Подготовка велась основательно, речь шла даже об абонементах.

В декабре я уехал в концертное турне по Канаде, во время которого меня навестили сотрудники пресс-службы, — нужно было уточнить последние детали для брошюры. На следующий день мне позвонил Харви; его сообщение оказалось холодным душем: спонсоры отказались нас поддерживать, — у него нет денег. Все

попытки уменьшить, сократить, удешевить фестиваль сорвались. Проект лопнул как мыльный пузырь —

весьма американское по духу происшествие, как я понял впоследствии.

И снова вопрос: что остается? Опыт, подтверждающий, что рискованное предприятие может постичь