Страница 8 из 15
Славкин отец потыкал мясо и отложил вилку.
– Слушай, лучше тебе с ним не встречаться. Не надо. Ты парень-то нежный, вижу, книжки любишь читать. Да? А они там… Им, хм, не до книжек. Совет могу дать, если хочешь.
– Да, – сказал я вполне искренне, – хочу.
– Там осталось что?
В графине осталось. Хватило по половине стопочек… Выпили. Я закусил мясом, отец Славки не стал.
– Так вот, возвращайся домой. Пережди. Сейчас морок, будто над нами какой-то газ распылили. И мы сорвались с катушек. Не чувствуешь?
После этого вопроса я почувствовал. Действительно. Домой захотелось еще сильнее.
– Да, – ответил я, – вы правы. Только сейчас понял. То есть почти сразу понял, как поехал, но не хотел себе признаваться. Спасибо.
Отец Славки теперь не усмехнулся, а улыбнулся. Хоть и грустно, но по-доброму. Правда, неумело как-то. Офицеры, наверное, и не должны уметь улыбаться – они должны уметь приказывать. Каждую секунду быть готовыми отдать приказ. Впрочем, отец Славки теперь не офицер, по крайней мере, не действующий, а здесь, на гражданке, улыбаться надо. Надо учиться располагать к себе…
Он заказал еще сто грамм. На посошок. Пока ждали водку и счет, доели селедку, мясо, пюре. Потом с чувством чокнулись.
– Поедешь, да? – спросил он.
– Да. Отсюда на вокзал сразу.
– Правильно… Злюсь, когда Слава это слово говорит, но тебе говорю: правильно решил.
– Действительно, пережду. Так не должно долго продолжаться.
– Наладится, – подтвердил он. – Спадет морок. Спадет. Наладится. Потом смешно будет, за что мы тут друг другу глотки грызли…
– Не все, – перебил-заспорил я. – Вы вот не грызете.
– Ну, если б моложе был да не так был воспитан, то мог бы. Скорей всего. А так я, хм, капитан советской армии в запасе. Теперь ее делят, месяца два назад о Вооруженных силах России отдельных объявили… А, – махнул рукой, – я много про это могу. – Взял счет, посмотрел. – Терпимо. – Достал деньги, отсчитал нужную сумму, положил на счет; я заметил, что осталось еще немало. – Ну что, – перевел взгляд на меня: – Поедешь? – Будто гнал уже.
– Поеду, поеду…
– Ночью через нас много поездов на восток идет.
– Я только вот попросить хотел, – решился я. – Не могли бы дать в долг пятьсот рублей? У меня совсем…
Отец Славки задумался. Но коротко. Видимо, быстро взвесил, что лучше – дать мне пятисотку и отвязаться или продолжать искать Славку, как-то помогать с ночлегом, и кивнул:
– Конечно. Держи. Считай – дарю.
– Да я вышлю. Адрес есть.
– Ну, как знаешь. Как сложится…
Мы вышли на улицу, уже пустынную, прохладную, с редкими фонарями. Закурили. Сделали по нескольку затяжек.
– Вокзал вон там, – сказал отец Славки. – Прямо иди, там театр увидишь. Налево сверни, и по Гагарина, потом по Маркса, и будет вокзал.
– Спасибо.
Я шел по уснувшему Омску и каждую минуту ожидал, что сейчас появится толпа, меня изобьют, обчистят. И что тогда? Снова идти к бывшему капитану – то есть капитану запаса – и просить о помощи? Унизительно, стыдно… Каждая проезжающая мимо машина казалась мне набитой бандитами. Остановятся, хлопнут битой или просто выстрелят для прикола… Толп не встречалось, сидящим в машинах я был, кажется, неинтересен.
Мне вообще повезло: я купил билет на отходящий через час поезд. Правда, не прямой – в Ачинске надо было сделать пересадку, но короткую… Я благополучно доехал до дома. Родители встретили меня спокойно – не ругали, не упрекали: они, очевидно, понимали, что со мной делается. Может, если б были моложе, то тоже что-нибудь предприняли, но им было под пятьдесят, больше, чем отцу Славки. В таком возрасте срываться тяжело, тем более если есть квартира, дача, гараж…
Я стал жить в основном на даче. Мне понравилось одиночество. Я ходил на речку и ловил ельцов, окуней, иногда на перекатах попадались хариусы. Мы завели кроликов. В общем, и овощи, и рыба, и мясо имелись.
Вскоре у меня появились свободные пятьсот рублей. Хотел выслать переводом Славкиному отцу, но тут понял, что не знаю его имени и отчества. От Славки письма не приходили, сам я не писал. Может, до Славки письма и не дойдут, может, его отец их вскрывать будет. В письме же отправлять банкноту было опасно – люди рассказывали, что пропадали поздравительные открытки в конвертах, наверняка вскрывали на почте и искали там деньги. А затем пятьсот рублей обесценились до смешного… В общем, как-то ушел в прошлое этот долг, а там подзабылись и мой побег, неудачный и стыдный, и Славка с его отцом.
У нас же потихоньку положение выправлялось. Мы привыкли к тому, что трудно, что нужно полагаться на свои силы, и родители хотя и продолжали ходить на работу, но основную энергию тратили на огород; стали ездить за ягодами и грибами, торговали ими на одном из множества рынков, что образовались в нашем городке. Чуть ли не на каждом перекрестке.
На следующий год я поступил в пединститут, через три года уехал в Москву учиться в Литературном институте – пристрастие к чтению развилось до потребности писать рассказы, их стали печатать сначала в местной газете, а затем и в московских изданиях… Я закрепился в Москве, потом укоренился.
Бог послал мне не очень много читателей, но они есть, небольшие тиражи моих книг раскупают, иногда случаются премии. В общем, я доволен. Это поэт должен считать себя самым лучшим, самым талантливым, иначе он и не поэт, а прозаик может сознавать, что он во втором ряду, и радоваться, что в ряду, а пока не антресолях.
Теперь мне за пятьдесят, и я все чаще вспоминаю прошлое. Умерших в нашем обветшавшем городке родителей, одноклассников, никого из которых не видел уже много лет; вспоминаться стал и отец Славки, капитан запаса. Переждал ли он тот вихрь, пережил ли? Ведь он был еще достаточно молодой. Может, уехал добровольцем в Югославию (тогда многие уезжали), может, завербовался в антидудаевские силы осенью девяносто четвертого (там, говорят, было много российских офицеров запаса). А может, нашел себя на гражданке. Может, жив и сейчас и каждый день изучает карты нынешних боевых действий, расстраиваясь и сожалея, что в них не участвует. Ведь запасным, даже давно списанным со счетов, всегда кажется, что если бы их выпустили на поле, они бы непременно победили…
Вспоминаю я и те пятьсот рублей. Плохо, что не нашел способ их тогда вернуть.
Вера Бройде
Родилась в 1984 году в г. Костроме. Окончила факультет журналистики МГУ имени Ломоносова. Работала в ИД «Книжное обозрение». Лауреат Первого Всероссийского конкурса молодых литературных критиков (2021) и финалист фестиваля короткого рассказа «Кора». В настоящее время сотрудничает с интернет-порталом «Rara Avis.
Открытая критика» и литературным приложением «Независимой газеты». Живет в Реутове.
Горячий чай с мороженым
Не помню, как звали соседку по парте, которая часто теряла закладки. Мы год с ней сидели: два раза в неделю. Ей нравились дроби и знаки вопроса. Она рисовала во время уроков: каких-то принцесс и больших носорогов. Но имени я почему-то не помню. Еще я не помню, как выглядел дядя, хотя это он научил меня плавать. Лишь руки, покрытые каплями моря и темно-коричневой краской загара: на левом запястье белела полоска от снятых заранее старых часов. Лица его я совершенно не помню. Не помню, когда я попробовал дыню, когда в первый раз я спустился в метро, когда я отправил кому-то письмо. Не помню так много… так много всего, что помнить, казалось бы, должен. Наверное, мозг мой считает иначе: он думает, то есть так думаю я, что все эти вещи я помнить не должен, поскольку они не важны для меня. Не знаю, не знаю… Быть может, он прав. Тогда это, в общем, и впрямь объясняет, как вышло, что мне не забыть того дня, когда я увидел его в первый раз.
Молочное небо и бледный асфальт. На мне был костюм и сорочка в полоску. А галстук – я помню – невзрачно-зеленый. И вот еще что: не звонил телефон. Я помню, как кто-то сказал на работе, что смотрит ужастики вместе с женой. И помню, как вечером шел по мосту, когда в том трамвае, что ехал под горку, зажегся завистливо свет, и я вдруг подумал тогда: этот свет – медовый, знакомый и теплый – как будто бы всем говорит, что вечером нужно идти – и лучше бы, если домой. Еще я подумал о том, что было бы так хорошо – вот так вот куда-нибудь ехать, что можно в дороге молчать, а можно болтать ни о чем, что есть тут, наверное, связь – какая-то странная связь: ну, вот, между этим вот светом, и мягким приветливым часом, и детским стрекочущим звуком, и тем, что сидящие люди все разом трясутся то влево, то вправо, то вверх, то назад, то вперед. Потом я увидел его.