Роузуотер. Восстание

Ну уж нет. Никаких тебе звезд.

Бевон зажимает побег между указательным и большим пальцами и выдергивает из стока. Выбросив его в ведро, он думает, что это, должно быть, пророс боб, оставшийся с того раза, когда он в последний раз готовил. Кажется, он смыл несколько штук в раковину перед уходом.

Когда он допивает воду, росток уже вылетел у него из головы.

После душа Бевон мастурбирует. Ему нравится, когда запах спермы вводит его в некое подобие посткоитального состояния, как будто он только что переспал с женщиной. Когда-то женщина у Бевона была, но ушла. Она его не понимала. Бевон убеждает себя, что не скучает по ней, но время от времени и сам сознает, что это неправда.

Он тратит двадцать минут на телефонный спор с домовладельцем из-за электричества. Он из Роузуотера. Он помнит, что в первые дни никаких счетов не было, только бесплатная энергия от ганглиев. Чертов инвертор Окампо. Бевону придется ждать два дня, прежде чем электричество подключат. Он сидит в темноте и пытается понять, как дошел до такой жизни. Ему все еще хочется пить, и он возвращается на кухню, огибая холодильник. У него есть карманный фонарик, но для того, чтобы избавиться от сгнившей еды, нужно больше света.

У раковины он снова останавливается.

Росток вернулся.

На секунду Бевону кажется, что это то же самое растение, и он проверяет мусорное ведро.

– Какого хуя…

Этот побег на два или три дюйма выше первого, и цвет у него более темный. Более здоровый. Вот правильное слово. Более здоровый оттенок зеленого. Бевон пожимает плечами, пытается выдернуть росток и вскрикивает, ощутив болезненный укол. В тусклом ночном свете видно плохо, но Бевон чувствует, что у него течет кровь. Он засовывает палец в рот и обсасывает. Потом зажигает спичку и при дрожащем огне осматривает его. Ранка неглубокая. Бевон переводит взгляд на раковину.

У растения – у нового побега – есть шипы. Как у белены, только эти толще и покрывают стебель и листья.

Бевон озадачен, но думает, что для этого есть логичное объяснение. Этот сорняк не успел бы вырасти, пока он дрочил в ванной. Он, наверное, скрывался внутри сифона и упирался в первый росток. А когда Бевон выдернул первый, этот распрямился. Распрямился, вот правильное слово. Он распрямился и выглянул через сток. У Бевона нет ни электричества, ни особого желания работать, поэтому он решает, что дождется утра, а уж потом вытащит сифон и вытряхнет из него ту дрянь, которая явно обеспечивает пропитание бобовому ростку. Хотя на бобовый росток эта штука больше не похожа.

Бевон открывает шкафчик и достает зазубренный столовый нож. Складывает пополам кусочек картона, захватывает с его помощью стебель как можно ближе к стоку и перерезает его. Растение поддается легко. Бевон собирается выкинуть его в мусорное ведро, но потом ему в голову приходит мысль получше. Он бросает росток на пол и наступает на него, растирая ногой так, словно давит насекомое, – месть за укол. Его домашние вьетнамки для такого недостаточно жесткие, и Бевон использует ножку кухонного стула, превращая растение в зеленый мазок. Потом собирает то, что от него осталось, и выбрасывает. Смачивает водой тряпку, вытирает пол, а потом выбрасывает и ее.

Он моет руки, внимательно приглядывая за стоком. Потом направляется к двери, но по пути оборачивается и смотрит на раковину, убежденный, что в ней что-то будет. Ничего. Глупости какие.

Бевон ложится в постель. Спит он беспокойно, и ему снится, что он превращается в огромную ракету. Через час он просыпается, решает, что не желает держать останки растения у себя дома, выносит ведро – в кухне шестнадцать раз взглянув на раковину – и вываливает мусор в стоящий на улице бак.

А потом возвращается в кровать, и спится ему на этот раз куда лучше.

Глава седьмая

Энтони

Глубоко под Роузуотером Полынь вытягивает ложноножку, непохожую на тысячи других покрывающих ее выростов. Эта конечность движется вверх и на юго-запад, к болотистой и плодородной почве у берегов Йеманжи. И она не просто ползет. Кончик ее напоминает луковицу и с каждой милей становится все больше. Внутри этого кончика делятся, дифференцируются и образуют ткани все большей сложности клетки. Луковица поглощает сырье из окружающей среды, что помогает ей продвигаться вперед, а еще обеспечивает материал для роста. Мертвые и разлагающиеся растения, земля, камни, ил, вода, а также захороненные металлы, пластик и строительный мусор разрушаются инопланетными энзимами и превращаются в органический углерод, кислород, водород, азот, кальций, серу, фосфор, натрий и микроэлементы, необходимые для выращивания тела. Примитивные синапсы объединяются, поначалу робко, а потом уверенно. Химические гонцы носятся туда и обратно, и Энтони приходит в сознание.

У него не получается открыть глаза, потому что вместо верхних и нижних век их закрывает ровная кожа. Он чувствует, как достраивается его тело, как железы выделяют пробные жидкости, как органы занимают положенные места в животе, а хрящевой каркас, оссифицируясь, становится костями. Пуповинная ткань покрывает лицо Энтони, соединяя его с Полынью, поставляя ему необходимые питательные вещества, и окутывает его защитным коконом. Внутренним ухом он ощущает движение; скорость колеблется между пятью и семью милями в час.

Вскоре мозговая кора Энтони развивается достаточно, чтобы взять на себя руководство созданием его тела. Он даже поддается настойчивым требованиям генетического кода и позволяет вырасти бесполезному аппендиксу.

Он уже в воде, медленной и мутной, движется против течения. Ложноножка замедляется, останавливается. Энтони слышны подводные шумы – бульканье и периодические всплески. Разрез отделяет верхние веки от нижних, и он моргает. Его все еще окружает матка Полыни, и воды Йеманжи его не касаются. Вокруг темно, и Энтони понимает, что сейчас ночь. Он в метре под поверхностью реки. Текущая вода не позволяет ему связаться с ксеносферой, однако он уже достиг необходимого размера и чувствует, как Полынь перекрывает ему доступ к своим питательным жидкостям и артериям, а ложноножка распадается. Она теряет гибкость, затвердевает, трескается в нескольких местах и в конце концов переламывается где-то ниже по течению. Энтони ощущает турбулентность. Он вырывается из кокона, точно птенец, разбивающий скорлупу. Холодная речная вода обжигает его, но Энтони немедленно приказывает гипоталамусу вырабатывать тепло в качестве контрмеры. А потом срывает пуповинную ткань со своих носа, рта и груди.

Энтони выплывает на сушу, но оказывается на южном берегу. Город на другой стороне, и ему приходится нырнуть обратно и плыть на север. Темноту нарушает только пульсирующее сияние биокупола. Глаза Энтони обзаводятся тапетумом, даруя ему ночное зрение. Он гол и не озаботился тем, чтобы вырастить себе целлюлозную одежду, как делал раньше.

Ксеноформы быстро подключаются к нему, и через несколько наносекунд он становится частью сети. Они затапливают его информацией о температуре, токсинах в воздухе, людях поблизости, страданиях недавно спиленных деревьев, брачных песнях сверчков.

Впереди, в темноте, Энтони замечает сброшенные балахоны. Он знает, что их оставили здесь члены культа Йеманжи. Они приходят к реке, чтобы впадать в экстаз и транс одержимости. Он не понимает, зачем при этом сбрасывать одежду – это ведь не секс-культ, – однако надевает балахон и прячет голову под капюшоном. Цвет собственной кожи ему не виден, но Энтони знает, что его нужно будет отрегулировать первым же делом. В прошлом по цвету кожи в нем опознавали искусственного человека. Не тот оттенок коричневого. Люди странные.

Не успев двинуться дальше, он ощущает в ксеносфере присутствие. Оно ему знакомо, и сообразив, кто это, Энтони подавляет вполне человеческий стон.

– Привет, Молара, – говорит он.

Она предстает перед его внутренним взором в своем излюбленном обличье: чернокожей женщиной с огромными крыльями бабочки за спиной. На ней какая-то прозрачная одежда – подобие ночной сорочки, – но она ничего не прикрывает. Волосы у Молары короткие, как у мальчика.