Страница 69 из 105
— Ладно, — сказал он, наконец, — Раз ты такой смелый да стойкий, посмотрим, как ты запоешь, когда рядом с тобой твою се… твою подружку вздернут да начнут горящим веником парить. А то и вовсе на кобылу посадят. Сейчас за ней людей и отправлю.
Глава Приказа тайных дел резко развернулся и выскочил из пыточной.
Я сжал кулаки. А что мне еще оставалось делать?
Я лежал в своей уже привычной камере, накрывшись полой кафтана — а смысл одеваться, если скоро потащат обратно? — когда ко мне ворвался Полянский.
— Как⁈ — зарычал он, бледный, как смерть, — Как ты это сделал?
— Не делал я ничего, — ответил я, поднимаясь и чувствуя, как внутри меня медленно разжимается пружина, до этого стискивающая сердце. Потому что кроме Полянского в камере никого не было. Ни Аглашки, ни Клавы, ни Насти — никого. А это значит…
— Как ты с проклятьем договорился⁈ Десять человек погибли, с места не сойдя, десять!
Пружина лопнула с никому, кроме меня, не слышимым звоном. Сработало! Сработало!
— Голос… — тихо пробормотал я, идя к ожидающим меня конвоирам, который сейчас вывезут меня из терема. Голос промолчала, и я уже облился потом, но тут эта бестелесная стервочка все же соизволила откликнуться.
— Слушаю тебя.
— Все, кто придет сюда и станет здесь командовать или на живущих здесь нападать — не гости.
— Ну ладно, — лениво протянула она.
Как я уже говорил — на Голос никакой надежды, она своенравная и несговорчивая. Спокойно могла проигнорить мою просьбу. Но нет, умничка моя бестелесная, все сделала правильно, спасла моих девочек, молодчинка.
— Как ты с проклятьем договорился⁈ — Полянский навис надо мной как стервятник над падалью… Блин, не самое удачное сравнение…
— Да никак, — пожал я плечами, — Оно мне не подчиняется.
Не соврал, кстати, чистейшая правда.
— Мы думали, раз ты там спокойно живешь — нет больше сисеевского проклятья, снято… А оно есть!
— Ну есть. Я тут при чем?
Спасибо тебе еще раз, Голос. Обязательно какой-нибудь подарочек тебе придумаю. Правда, не знаю, какой. Что может быть нужно бестелесной девушке? Пряников она не ест, платьев-украшений не носит… А, ну да. Она узнать хочет, кто род Сисеевых уничтожил. Ну вот — в благодарность я ей это и расскажу. Вернее, кто именно уничтожил, я догадываюсь. Романовы. Осталось выяснить зачем — и можно идти, порадовать Голос…
Мою некоторую отстраненность — а вас бы током били целый час, вы бы себя как, нормально ощущали? — Полянский принял за спокойствие, отчего окончательно озверел. Схватил меня за грудки… Озадаченно посмотрел на оставшийся в его руках кафтан — я ж его не надел, только накрылся, помните? — с рычанием отбросил его в сторону и попытался ухватить меня за бороду. Ну, потому что полуголого человека больше особо и не за что схватить. Да и с бородой у него не получилось, короткая она у меня выросла, никак не ухватишь.
Полянский не выдержал, закатал мне оглушительную пощечину и заорал:
— А ну вставай, холоп!!! Сейчас будем тебя под Язвенным Словом держать, пока все бумаги не подпишешь! А как подпишешь — к царю пойду, и тогда с его повелением мы твой терем по бревнышкам раскатаем, хоть с проклятьем, хоть без! И Венец достанем, и Источник, все получим! Только ты этого с отрубленной головой уже не увидишь! А послушался бы, отдал Венец — царь ничего и не узнал бы…
— О чем не узнал бы?
Лицо Полянского стало белым как полотно. Ну, так говорят — сам я здесь никогда не видел настолько белого полотна, как то, каким стало лицо главы Приказа. Потому что вопрос ему задал не я.
Вопрос задал царь.
Царь государь, Василий Федорович, преспокойно стоял в дверях моей камеры, опираясь на посох. И ему было глубоко плевать, что он никак не мог здесь оказаться.
— Не приказывай казнить, государь! — бросился ему в ноги Полянский. Следом на коленях оказался я. Во-первых — потому что как-то некрасиво валяться на кровати, когда царь стоит перед тобой. Некрасиво, да и для жизни опасно. А во-вторых — глаза царя сверкнули, как будто в них на секунду вспыхнули две яркие лучистые звездочки, и меня как будто какая-то неведомая сила сдернула с постели.
Это что, так царское Повеление выглядит?
— Кого не надо казнить, Гришка?
— Меня, царь государь, меня не надо казнить!
— А кого надо? — лениво поинтересовался царя.
За его спиной белели кафтаны рынд, готовых хоть сей момент казнить кого там царь укажет.
Полянский замер. Медленно выпрямился, крупно дрожа:
— Никого… Никого не надо… — пролепетал он.
— Ну как же — никого, — деланно удивился царь, — Я вон, явную измену вижу. За нее кому-то точно голову снести нужно. Велел ведь — не трогать молодого Осетровского, а он — вот он, в подземелье сидит.
— Так изменник он, царь государь, изменник! У меня всё записано! С англичанами он сговорился!
— Изменник, значит… С англичанами, значит… — при этом смотрел царь вовсе не на «изменника-англичанина», а на распростертого на полу Полянского. Я, хотя и стоял на коленях, глядя в пол, но краем глаза все же подсматривал.
— А напомни-ка мне, Гришка, что я велел?
— Не злоумышлять против Викешки Осетровского, ни словом, ни делом, пальцем его не трогать.
— Вот и скажи мне, Гришка, где в этих словах ты услышал: «…но если измена за ним — то можно»?
Полянский дрожал:
— Но… Ведь…
— А если и впрямь за ним какая измена — то МНЕ о том сообщить, и Я его судьбу решать буду. Или ты выше меня себя посчитал, Гришка? Может, ты сам хочешь царем стать? А меня с престола сапогами спихнуть? Если так — то не стесняйся, говори в полный голос. И мне любопытно будет о таких твоих жизненных устремлениях послушать, и людям моим, и вон, палачу в уголку.
— Неправда это, царь государь! — Полянский прямо взревел, — Неправда! Я всегда тебе служил! Верой и правдой!
— Что всегда служил — это хорошо. А вот то, что сейчас перестал… В застенок его… да вот в этот же. Только Викешку оттуда вытащить не забудьте. Вот за ним как раз никакой измены не числится.