Угонщик.

— Да? Ну ладно. — Слава отложил ручку: — Меня сейчас куда, в камеру?

— Сейчас посмотрим. Пошли наверх. При входе в дежурку я, по-дружески приобнял рэкетира с правой стороны, довел его до стола дежурного, где, широко улыбаясь и похлопывая Славу по плечу, заставил дежурного по РОВД зарегистрировать заявление Славы об угоне принадлежащего ему автомобиля в книгу сообщений о происшествиях, а затем быстренько вытолкал, ничего не понимающего, Антипенко на улицу. Все это время я чувствовал, как мое правое плечо тлело от тяжелых, ненавидящих взглядов, сидящих в разных камерах, коллег — Кости и Левы. На крыльце я придержал Славика, ухватив его за толстую цепочку с крестом и заставляя наклониться ко мне с высоты своего двухметрового роста.

— Я вот что хотел тебе сказать Слава — под суд ты все равно пойдешь, что бы тебе не говорили твои адвокаты, ты уже накосорезил выше крыши. Из смягчающих обстоятельств у тебя может быть только наличие на руках иждивенца в виде только что родившей жены и грудного ребенка. Вот и думай, стоит ли дальше от Люськи бегать. Все иди.

Дальше мой путь лежал вновь в кабинет начальника.

— Александр Александрович, Владимир Николаевич, я пришел покаяться — я робко вошел в кабинет начальников, низко склонив повинную голову.

— Что там у тебя еще, Громов? Ты жулика упустил? — взревел начальник УРа, мне кажется я помешал им пить пиво, во всяком случае, краешек трехлитровой банки, с содержимым карамельного цвета, из-за краешка стола выглядывала.

— Я его сам выпустил.

— Да ты епанулся, он же в убийстве подозревается?

— Да нет, убийство не было. Мы «потеряшку» нашли в городе Находка, от него там заявление взяли, что у него машину эти архаровцы отобрали… Ну, короче, остальное все так и есть, как я рассказывал. Только потерпевший живой. Вот.

— Скажи, ну вот скажи, Громов, на хрена ты все это замутил? — Александр Александрович мученически закатил глаза: — Ну на хрена⁈

— Нет, ну там конечно долго рассказывать, но если есть время и желание…

— Уйди с глаз моих! — начальник вскочил на ноги, но я успел покинуть кабинет, прежде, чем он выплеснул свой гнев. Судя по стуку изнутри в дверь, он в сердцах что-то кинул, но промахнулся. В любом случае, вечером надо что-то раскрыть. Александр Александрович — человек горячий, но отходчивый, должен простить.

Минут через пятнадцать я спустил в подвал подвижного, как на шарнирах, цыганистого и злого, как ни знаю кто, Леву.

— Присаживайся. И поаккуратнее ногами под моим столом, там злая собака сидит. Будешь плохо себя вести — пол ноги откусит.

— Я не собак не боюсь, не их хозяев. — гордо ответил Лев, но на всякий случай, чуть отодвинулся.

— Ну давай, рассказывай, как докатился до жизни такой.

— Какой жизни?

— Вымогательство, тяжкие телесные, возможно убийства…

— Ты что такое говоришь? Что за чушь ты несешь?

— А знаешь, что, дорогой? А не пойти ли тебе в камеру. Ты мне, в принципе, не интересен. Уговаривать тебя я не буду. Сейчас верну в камеру, потом тебя следователь допросит и поедешь ты в тюрьму. А выйдешь ты из нее лет через десять, а с твоим характером поганым, то и через пятнадцать. Тебе же уже под сорок будет, да? И будешь ты никем, потому что даже по воровскому ходу ты подняться не сможешь, слишком ты тупой и никого, кроме себя, слышать не хочешь. Все, вставай, вали обратно в камеру…

— Я не знаю кто ты- Лев откинувшись на стуле, презрительно цедил слова: — Но я знаю, что сегодня вечером я буду в кабаку сидеть и телок центровых снимать, а ты будешь ходить и оглядываться, потому что завтра с тебя погоны снимут и тогда тебе…

— Давай-давай, не задерживай — я ухватил наглеца за шиворот и потащил к лестнице. В любой компании найдется такой тупой тип, раздувшийся от собственного самомнения. Вменяемыми и договороспособными они становятся несколько позже, когда уже ничего изменить нельзя. К сожалению, единственный, с кем можно работать из этой группы — отморозок Костя Боев, он во всяком случае способен слышать аргументы.

— Ну что, Константин, как сидится? — я кинул на стол пачку «Опала», и Костя жадно вытащил из упаковки две сигареты, одну прикурил, вторую сунул за ухо. Вот, как действует на людей вонючая камера. Два часа просидел, и уже не хамит, не угрожает, ментовские сигаретки молча курит, аккуратно сбрасывая пепел в хрустальную пепельницу.

— Как помощь адвоката? Я почему спрашиваю — мне, когда вещи собирать в связи с предстоящим увольнением?

— И зачем издеваться? — как-то надломлено пробубнил парень, гася выкуренную в три затяжки сигарету.

— Ты еще бери, тебе пригодится. — я подтолкнул пачку поближе.

— Спасибо. — Костя выгреб еще три штуки и зажал сигаретки в кулаке.

— Я не издеваюсь. Я думал, что у вас все серьезно, даже испугался немного. А теперь получается, что вы не банда, а так, пацаны не пуганные. Один лежит в больничке, шишечку на лбу растирает и плачет, что у него попа болит. Второй сдал всех с потрохами и с легким сердцем домой пошел. Третий ладно, дебил тупой, я с ним даже разговаривать не буду, он слов человеческих не понимает вообще. Остался только ты, не понятный науке зверь. Вот и у меня вопрос — что с тобой делать?

— И что со мной можно сделать?

— Ну, судя по показаниям Славы, посадить на пятнадцать лет, а может быть расстрелять…

— За что? Не мог Слава ничего на меня такого сказать.

— Так он не сказал, он написал. Вот читай. — я показал два листа бумаги, Славиного объяснения.

— А поближе можно?

— Нет, поближе нельзя. Я тебе поближе документы поднесу, а ты их вырвешь и съешь, например. Подписи Славины видишь? На обоих листах…

Каюсь, Слава подписывал только один лист объяснения, второй исполнил за него я, а подделать подпись с помощью модного листа стекла, что было можно в эти годы ложить на стол, раскладывая под прозрачной поверхностью различные справочные материалы, типа номеров телефонов или списка паролей на месяц, и светящейся снизу электрической лампы — очень просто. Во всяком случае, подписи в моем исполнении были идентичны натуральным.