Страница 6 из 18
Бутылку водки «Столичная» и львиную долю закуски Жерздев, практически один, «уговорил» за пять минут. Его собутыльникам спиртное «не лезло». Те понимали, что вечер приобретает дурной оборот. Они «вляпались». И за то, что они уже «отчебучили», им «светит» прибавка к ещё не отбытому сроку. Если не уладить инцидент по-мировому.
– Может тово…, извинимся перед хозяюшкой, да и отчалим? – робко предложил Сидорчук. – А то…
– Ну-ка ты, Сидорчук на букву «пэ», заткнись! – оборвал его Каратист. – И не шевели губами, а то у меня член встаёт. Ещё пикнешь, я из тебя петуха сделаю. И взлетишь на мою каркалыгу. Усёк?
– Усёк, – поник тот.
Пользуясь тем, что осуждённые не обращают на неё внимания, Альфия отлучилась в гостиную. Она надеялась позвонить сменщице на коммутатор и шепнуть про распоясавшихся колонистов. К несчастью, женщина до того волновалась, что выронила, поднятую было, трубку, и та громко звякнула о телефон. Заслышав звон, Жерздев зверем влетел за ней и тотчас обо всём догадался.
– Ты чё, в натуре,…подстилка коммунизма! – рявкнул он, хватая Альфию за длинные волосы и наматывая их на руку. – Или тухлой веной на член сесть захотела? Я те хоть щас организую это удовольствие.
– Ой-ё-ёй! – заойкала та. – Я пыль, пыль протирала…
Колонист ухватил телефон свободной рукой и так хватил им об пол, что тот разлетелся на мелкие осколки.
– Вдругорядь я тебе также пыль на башке вытру, – более чем реалистично пообещал он женщине.
– Мама! Мамочка! – вся в слезах появилась перепуганная Ксюша из спаленки, водя перед собой ручонками.
– Ну-ка ты, леди на букву «бэ»! – исступлённо заорал на Альфию Каратист, отпуская её. – Убери эту отрыжку. Или я за себя не ручаюсь!
Мать снова принялась успокаивать дочку, уведя её в спаленку. Жерздев же возвратился на «паханское» место за столом.
– Ничё, пацаны! – подбодрил он Сидорчука и Мелюзика, удручённо втянувших забубённые головёнки в плечи. – Всё путём! Щас дёрнем по стакану, и жизнь забьёт ключом. И всё по голове! Га-га-га! В жилу я базарю? – обратился он к «шестёрке».
– В жилу, в жилу, – льстиво поддакнул Мелюзик по прозвищу Вантуз, поднимая наполненную стопку.
– Ну, будем, – опрокинул стопку в рот главарь, обретая былое довольство. – А не поговорить ли нам, господа мазурики, о прекрасном? Вот, к примеру, у тебя, Вантуз, есть вши?
– Вши-ы? – разинул тот рот от неожиданного оборота. – Нет. Чего нет – того нет.
– Ну, вот и прекрасно! Га-га-га! – жеребцом-тяжеловозом заржал Каратист.
– Хи-хи-хи! – в тон ему мелко и дробно захихикал Мелюзик.
– А вот скажи, Вантуз, гры-гры-ы-ы, – громко и сыто рыгнул Жерздев после очередного куска заливного мяса с чесноком, – чево это такое: маленький мальчишка в сером армячишке по дворам шныряет, крохи собирает, по полям рыщет, коноплю ищет?
– Коно-плю и-щет?… – пережёвывая дармовую «закусь», – рассуждал подхалим. – Дык это же наркоман! – осенило его.
– Сам ты наркоман, – пренебрежительно щёлкнул его по лбу «интеллектуал». – То воробей.
– Воробей?
– Воробей.
– А-а-а, воробе-е-ей! – дошло до «шестёрки».
И они на пару загоготали.
– А чичас твой черёд, Каратист, – хитро прищурился Мелюзик. – Чево такое: голосистая певица никогда не устаёт, то толстеет, то худеет, громким голосом поёт.
– То толстеет, то худеет, – забормотал Жерздев. – Хым…То толстеет, то худеет… Голосистая певица…Хым…А-а-а, допёр, – обрадовался он. – Да то ж Алла Пугачёва!
– Сам ты – Алла Пугачёва! – давился хохотом Мелюзик. – Хи-хи-хи! Гармошка это. Гармошка.
– Хым, – помрачнел «интеллектуал», не любивший оставаться в дураках. – Щас я тебя, мелочь пузатая, точняк наколю. Чево это за бутерброд такой: чтобы спереди погладить, надо сзади полизать?
– Хе-хе, – похабно заухмылялся собутыльник, не затрудняясь размышлением. – Ну, ты даёшь! Хе-хе-хе. Тот «бутерброд» промеж ног…у Альфии затесался. – И он большим пальцем, оттопыренным от кулака, не глядя, ткнул за спину – в сторону спаленки, где укрылись несчастные дочка с матерью.
– Дур-рак ты, Вантуз! – «уел» его Каратист. – То ж марка. Почтовая марка.
– Марка?
– Марка.
– А-а-а, ма-арка! – наконец-то сообразил тугодум.
И распустившаяся парочка опять смачно и двусмысленно загоготала.
– Но по большому счёту ты прав, Вантуз, – первым прервался Жерздев. – Разве ж может быть прекрасное без баб-с? Не-а. То-то и оно-то! – назидательно воздел он указательный палец. И, выдержав характерную паузу, позвал: – Альфия, а ну геть до мэнэ.
– Ась? – обеспокоенно ёжась, выглянула та из спаленки.
– Ась, – скорчив гримасу троглодита, передразнил её похабник. – Ну, дерёвня! А ну, поди сюда.
– Да не, – боязливо отказалась, было, женщина, – мы туточки…
– Туточки, – язвительно хмыкнул Каратист. И угрожающе прикрикнул: – Поди быстро, а не то я за твоего ублюдка примусь!
Альфия присела на край табуретки близ стола. Жерздев по-хозяйски выставил из кухонного буфета четвёртую стопку и налил туда водки из початой второй бутылки.
– Пей.
– Не, не пью я, – попыталась отнекиваться телефонистка.
– Пе-е-ей! – прохрипел главарь, ухватывая её за густые волосы и наматывая их на руку.
И женщина, давясь от усердия, выпила спиртное. Колонист отпустил её волосы, прицениваясь, окинул прищуренным взглядом, и спросил:
– А что, Альфия, люди не бздят, что твой муж – герой труда?
– Пе-передовик, – съёжилась та, со страхом ожидая очередной выходки жуткого непрошенного гостя.
– Тащи, – распорядился осуждённый. – Тащи сюда его звезду.
– Дык, – выгадывая время, заикнулась телефонистка. – Дык…У него ж не звезда, а орден. И он с собой её забрал.
– Тащи, лярва! – вскакивая, взревел Каратист. – Что ещё за кипеж?!
Он выхватил из буфета хороший фарфоровый чайник и так «саданул» им о стену, что тот разнесло вдребезги, а осколки разлетелись по всему дому. Сидорчук и Мелюзик по-бабьи взвизгнули, и запоздало прикрыли головы руками, точно при взрыве атомной бомбы.
– Щас расхерачу, нахер, всю эту богадельню! – орал буян, бегая по кухне.
Он выхватил из буфета фарфоровую чашку и со звериным рыком: «И по башке! И по башке!» – замахнулся на женщину. Все, кто был на кухне, зажмурили глаза и повторно инстинктивно прикрылись руками…Однако в последний момент злобный хулиган хватил чашкой об пол.
– Я чичас…Я принесу…Я принесу…, – забормотала Альфия, лицо которой от ужаса покрылось восковой желтизной.
– Чичас, чичас, – собезьянничал Жерздев, чуть остывая. – Тащи, шаболда, а не то я из тебя и из твоего выродка…чайник сделаю…
Кобза убежала в гостиную. Там в выдвижном ящичке мебельной стенки взяла коробочку с наградой и принесла её.
– Х-хо! – довольно осклабился мучитель, раскрыв коробочку. – Ни хиля себе штукен. Хотя…так себе цацка. Фуфло!
Уголовник нацепил на мышиного цвета колонистскую робу-униформу орден. Затем он взлохматил и насупил брови, раздул щеки, сочно почмокал губами и по-стариковски пропыхтел: «Догогой Геонид Игьич Бгежнев»16. Карикатурное изображение покойного генсека ему удалось, поскольку Мелюзик, несмотря на напряжение, захихикал, и даже Сидорчук, не сдержавшись, хмыкнул.
Напопугайничав и накривлявшись вдосталь, Каратист сказал Альфие:
– Врубай музон.
– Ка-какой музон? – не поняла та.
– Какой музон, какой музон, – исходил желчью уголовник. – Да музыку врубай, музыку! Поняла, недоделок генитальных органов?
– А…А какую музыку? – прошептала женщина.
– Любую! – отрезал осуждённый.
Кобза снова поспешила в гостиную. Там она включила проигрыватель и поставила пластинку с записью песни «Я люблю тебя, жизнь!» в исполнении Владимира Трошина.
– Бля! Что за…фигню ты запустила? – капризно бросил ей Жерздев из кухни.
– А чё надо-то? – с готовностью подалась ему навстречу Альфия.
– Чё надо-то, – передразнил её Жерздев. – Дерёвня!
16
Л.И. Брежнев (1906–1982 гг.) – генеральный секретарь ЦК КПСС с 1964 по 1982 год. В последние годы жизни из-за ряда заболеваний его речь была невнятной.