Страница 32 из 102
Это выглядело бы довольно комично… Но, кроме смешных ушей, голову ящериц украшали острые, как ежовые иголки, шипы.
Саламандры шныряли с проворством тараканов в дорожной пыли и траве, ускользали из-под копыт лошадей и с недовольным шипением исчезали, как мираж.
Наир говорил, что, по сути, они и есть духи огня, ибо нарождаются из летнего зноя. В отличие от большинства нечисти, саламандры не боялись дневного светила. Они были почти неопасны, хотя могли напакостить случайному путнику: к примеру, стащить у него какую-нибудь мелкую безделушку. А ведь безделушки бывают ценными – дорогой перстень, оружие или кошель с деньгами!
Ещё легенды гласили, что саламандры могут украсть огонь – да так, что, как ни старайся, а дров не подожжёшь, ни одной искры не выбьешь из кресала.
В это Романова не верила и магии красных рептилий не боялась – у неё с собой была отличная фирменная зажигалка. Пока она ещё работала, и вечерний костёр разгорался без проблем.
Соседство с духами огня почти не пугало.
Разве что иногда… когда саламандра вдруг, появляясь из пустоты, возникала возле костра, на бешеной скорости проносилась по горящим углям и исчезала в ночной мгле.
***
По вечерам, когда солнце уже спускалось за край земли, заливая окрестные степи золотыми и багровыми отблесками, панорама бескрайнего закатного небосклона являла собой поистине грандиозное зрелище.
На смену полуденному зною приходил сырой и прохладный сумрак. Над травами поднимался сизый призрак тумана, а в вышине, путаясь в облаках, разгорались узоры звёзд, таких ярких, крупных, близких, манящих, что можно было ощутить в себе желание мотылька, стремящегося к свету.
В сером сумраке жизнь ночной степи не замирала ни на секунду. В траве стрекотали какие-то насекомые. Верещали на разные голоса птицы, попискивали неизвестные грызуны, мелькали бесшумные тени летучих мышей.
И чувствовалось, что даже в ночной мгле каждый миллиметр этой земли дышит, движется, спешит, охотится, прячется, словом – живёт!
Ветер перекатывал тёмный ковёр трав, словно волны на глади спокойного моря, приносил дивные запахи, наполняя уставшее тело блаженством, радостью и свободой.
По вечерам Наир обходил по кругу место их стоянки, посыпал какой-то бурый порошок из кошеля, притороченного к седлу.
На вопросы Насти привычно отмахивался:
– Так… от всякого…
Эливерт издевательски хихикал, возясь у костра:
– Это от комаров, миледи Дэини! Боится, что когда ночью уснёт, не уследит за ними, а те договор нарушат и покусают. Да так, что только косточки останутся!
Романовой хотелось бы поверить, что Наир и вправду отгоняет магическим кругом мошкару, и что его ритуал даёт действительно надёжную защиту, но не могла…
Во-первых, она знала, что под «всяким» Наир иногда подразумевал таких тварей, что она и в самом жутком фильме ужасов не видела.
Во-вторых, хоть круг оберегал надёжно от кровососущих насекомых, саламандры в него частенько проникали.
И Рыжая не исключала, что может прорваться нечто крупнее и зловреднее… Нечто этакое, рычащее, шипящее и шуршащее в буйных зарослях вокруг светлого ореола ночного костра. От этих звуков было неуютно, и, несмотря на усталость, Настя подолгу лежала, вслушиваясь в голоса ночи.
Как-то раз она проснулась от резкого завывания, раздавшегося рядом с местом их привала. Настя открыла глаза, но даже не шевельнулась, с замиранием сердца внимая тому, как в ночной тишине кто-то взвизгнул жалобно и тут же смолк. Свирепое рычание вновь резануло по ушам. Романова сжалась в комочек, пытаясь хоть что-то разглядеть в непроглядном ночном мраке.
Костёр почти угас, и тлеющие угли освещали лишь спутников Насти и беспокойно переминавшихся с ноги на ногу лошадей.
Эливерт приподнялся, бесшумной тенью выскользнул из-под плаща, которым укрывался.
Наир тоже проснулся, поднял голову, но разбойник едва заметно махнул ему рукой – лежи, мол!
И лэриан остался на месте, а Эливерт исчез в травяных «джунглях». Заросли здесь были с него ростом. Временами Ворон совсем исчезал из поля зрения, потом тёмный силуэт появлялся вновь.
Опять раздалось злобное рычание, от которого кровь в жилах стыла. Ещё ближе, чем прежде. Трава заколыхалась, как под порывами ветра, слышно было, как ломались сухие былинки, когда кто-то стремительно прокладывал себе путь сквозь растительные дебри.
Вой. Тонкий звон стали.
Клинок взлетел дважды над спокойной безмятежностью равнины. В первый раз на светлом металле блеснули блики лунного света, во второй раз он уже был чёрен, окрасившись тёмной кровью неведомого врага.
Злобное рычание оборвалось. И ночь стала ещё тише, даже сумасшедшие «цикады» замолкли на время…
Эливерт вернулся к костру, улёгся на место как ни в чем не бывало и закрыл глаза, собираясь спать дальше.
– Что там? – испуганным шёпотом поинтересовалась Настя.
– Ничего. Спи! – ответил разбойник, не открывая глаз.
– Что – всякое? – зло усмехнулась Романова – её начинала раздражать излишняя опека Эливерта и Наира.
Атаман открыл глаза, повернулся к ней и, усмехнувшись совсем по-доброму, ответил просто:
– Ну да… всякое… Спи, Дэини!
Но уснуть Настя не могла ещё долго: ворочалась, слушала звуки в темноте, пытаясь различить в них враждебную поступь непрошеных гостей.
Однако летняя ночь была спокойна. И сон, наконец, одолел Рыжую – окутал её сладкой дрёмой, сомкнул веки печатью грёз, и она уснула, позабыв о тревогах.
Проснувшись на рассвете, она хотела встать и пойти поглядеть в свете разгоравшегося нового дня, кого же прирезал ночью Эливерт, но почему-то так и не решилась.
Настю глодало любопытство, но она побоялась, что, увидев, кто же скрывается под туманным словечком «всякое», потеряет покой раз и навсегда, и уже никогда не сможет без опаски уснуть у костра, пусть даже под охраной столь бдительных стражей.
***
Дни были похожи друг на друга, как братья-близнецы, и постепенно Настя начала привыкать и к изнуряющему зною, и к тряске в седле, и к тому, что к вечеру спина её ныла, а онемевшее мягкое место казалось деревянным. Всё это она принимала как должное и стойко сносила все тяготы пути, пусть это и было для неё непривычно.
Впрочем, к счастью Романовой, Эливерт то и дело предлагал остановиться и дать лошадям отдых. Он делал небольшие привалы по нескольку раз в день, жалуясь, что устал тащиться по такой жаре, а его Ворон еле переставляет ноги. Глядя на сказочного вороного, в это верилось с трудом – он бы ещё три дня без продыху ехал и ехал.
Но разбойник настаивал на привале, как только находилось какое-нибудь подходящее местечко: ручей, где можно было напоить лошадей и самим умыться, или раскидистое одинокое дерево, дающее спасительную тень.
Дальше к западу Приозёрной равнины посреди степи стали попадаться небольшие лесные оазисы. Не такие обширные, как Лэрианор, но остановиться под спасительным пологом рощи и хоть на пять минут покинуть седло, было для Насти всё равно, что переступить на время порог рая.
Рыжая изо всех сил старалась быть сильной и выносливой, не жаловалась даже тогда, когда от жары и усталости ей казалось, что она скоро просто свалится с лошади. Поэтому её немного удивляло, что Эливерт – мужчина, привыкший к кочевой жизни – так часто устраивает отдых и ноет, что ехать ему уже невмоготу.
С другой стороны, это Дэини успокаивало – уж если он устал, то она тем более молодец, что не сдаётся!
Так было на протяжении нескольких дней пути, пока однажды…
Эливерт вновь остановился у небольшого озерца напоить своего Ворона, кряхтя, сполз с седла и заявил, что ему надо передохнуть.
Настя с облегчённым вздохом последовала его примеру.
А Наир раздосадовано заявил:
– Не узнаю тебя, Эл! Раньше ты без труда мог сутки с седла не сходить. И ничего, не жаловался! А теперь, как избалованная девица – ой-ой-ой, ай-ай-ай… Кости ломит, солнце припекает. Я вполне мог бы продолжить путь, но ты нас задерживаешь всё время. Что с тобой стало, Эливерт?