Опасная близость

И мое сердце замирает от страха.

Богдан одет в рубашку светло-синего цвета, на шее – темный галстук. Не удивлюсь, если его с утра затягивала любящая девушка, нежным движением проводила по воротничку, поправляя тот. Весь такой серьезный, чисто бизнесмен на обеде. Наверное, так и есть. Одно радует: шикарной Елизаветы, упакованной в мини-платье, рядом не имеется.

– Смотри, тот красавчик опять пришел, – шепчет мне пробегающая мимо Дина. – Иди ты. Он явно потребует твоего обслуживания. Уж не знаю, чем ты его так задела.

Зато я знаю.

И каждый шаг до стола дается мне тяжело. Ноги будто увязли в зыбучих песках. Я бы с удовольствием передала этот заказ кому-нибудь еще, но понимаю – от Мельникова не отделаешься. Он будет приходить сюда каждый день, и мне придется уволиться, только бы не видеть его.

Лучше уж поступить по-хамски и просто прогнать.

– Рядом есть другие хорошие рестораны, – вместо приветствия сообщаю ему. – Советую ходить в них.

Он поднимает на меня глаза, легонько улыбается краешком губ.

– А мне нравится этот. Особенно – обслуживание.

Ух, как мне хочется врезать ему меню по голове, расцарапать лицо и сбежать… сбежать куда подальше, только бы никогда больше не видеть. Но я держу лицо.

– Вы определились с заказом?

– Кофе.

– У нас семь видов кофе, приготовленных из отборных сортов арабики, – специально начинаю перечислять я. – Американо, капучино, ристретто, латте…

– Любой, – перебивает Богдан уставшим тоном. – Саш, когда ты освободишься?

– Для тебя – никогда. Слушай, просто уйди отсюда. Что тебе вообще надо?

– Я хочу поговорить с тобой.

– Зато я с тобой не хочу. Не уйдешь – я тебе в кофе плюну, – мстительно припоминаю фразу Риты.

Непрофессионально, конечно. Но бросать девушку без объяснения тоже не очень профессионально. Целовать ее потом – вообще так себе идея.

Короче, мне не стыдно за свои слова. Мы квиты.

– Плюй, – легко соглашается он.

– Что тебе надо?

Мне ужасно хочется рухнуть на стул и упереться ладонями в лицо, чтобы не видеть его, даже случайно, даже украдкой. Но я продолжаю стоять, держа перед собой блокнот, стискивая карандаш в пальцах.

Богдан смотрит на меня снизу вверх, но почему-то даже сейчас я ощущаю его превосходство.

– Я хочу поговорить, – повторяет тихо.

– У тебя есть девушка, – выплёвываю я. – Вот с ней и разговаривай. Неужели ты не понимаешь, что противен мне?

Молчит, но продолжает пристально смотреть, изучать мое лицо словно под лупой.

– Слушай, если у тебя осталась хоть капелька совести, уходи. Не заставляй меня увольняться из-за твоего желания пообщаться. Я не хочу иметь с тобой ничего общего, – а затем добавляю громче, с обманчивой радостью: – Ваш заказ: раф с карамельным сиропом и тыквенный пирог. Будет сделано в течение пятнадцати минут!

Я знаю, что он ненавидит сладкий кофе, как ненавидит и сливки, и пироги, но из вредности записываю именно это. Не может определиться – я решу за него. За нас обоих.

Когда я возвращаюсь, чтобы поставить столовые приборы, Богдана за столиком уже нет. Он оставил очередные десять тысяч – какой щедрый – и короткую записку на салфетку.

«Пожалуйста, позволь мне извиниться за свой поступок».

А ниже – номер телефона.

Как будто я не выучила его наизусть еще в прошлой жизни.

***

Мама звонит, когда я заканчиваю смену и переобуваюсь из жутких туфель в удобные кроссовки. Мы с ней общаемся редко, но чаще, чем с отцом в миллион раз. Его я до сих пор не смогла простить за то, как он поступил со мной три года назад.

Перед тем, как я ушла из дома, мы с отцом наговорили друг другу кучу гадостей. Обвинили во всех грехах. С того дня отец заблокировал все мои карты и пообещал, что через полгода я приползу к нему на коленях и буду умолять о прощении.

Не приползла.

Я общалась только с мамой. Та пыталась сохранять нейтралитет, не ругала меня, но и отца не осуждала – наоборот просила понять и простить за возможную грубость.

Да уж, грубость. Он упрекнул меня в том, что я легла под первого встречного, тем самым опозорив нашу фамилию – подразумевая под этим первым встречным Богдана. Достаточно ли это грубо для родного отца? Или нет? Даже не знаю, мне сложно судить, до того дня отец никогда не называл меня «дешевкой».

– Как ты? – спрашивает мама ласково. – Работала сегодня?

– Ага, только возвращаюсь домой, – зеваю в трубку. – Тяжелая смена выдалась.

Про Богдана я ей не расскажу, потому что в ответ получу лишь негатив. Родители ненавидят Мельникова, хотя им-то он ничего не сделал. Их он не бросал, им он не кидал в лицо обидную фразу: «Нас не стоит больше видеться». Не им он говорил весь тот банальный бред про «ты найдешь кого-нибудь лучше» и «мне сейчас не нужны отношения». Всю ту ересь, которую как будто списали с учебников по расставаниям.

– Папа спрашивает, как у тебя с учебой… – осторожно ступает мама на опасную тропу.

– Всё нормально.

– Это хорошо… не хочешь зайти к нам в гости?

– Не-а. Мам, ты же знаешь. Я пока не готова.

– Папа очень скучает по тебе, места себе не находит, – она не в первый раз пыталась давить мне на жалость. – Он бы очень хотел тебя увидеть. Спрашивал меня о тебе, а мне даже рассказать нечего…

Я выхожу из ресторана и бреду по ночной улице, подсвеченной тусклыми фонарями, думая о том, что хочу лишь завалиться в кровать и не просыпаться до обеда. Даже мысли про Богдана не давят больше в груди, их заслонило дикое желание спать.

– Думаю, папа как-нибудь справится.

Мама фырчит в трубку, как и всегда. Сопит недовольно, но не спорит – потому что знает, что это бессмысленно. Наоборот, стоит ей вспылить или надавить на мою совесть, как я опять отдалюсь.

– У вас-то всё хорошо? – перевожу разговор.

– Д-да, – запинается мама. – Всё хорошо. Не волнуйся. Заходи к нам, я что-нибудь приготовлю вкусное. Обязательно заглядывай. Папа волнуется.

Мы недолго разговариваем и желаем друг другу спокойной ночи.

А утром я узнаю, что очередной платеж по моей учебе не прошел – его просто отменил отправитель.

Учеба – единственное, что я не оплачиваю сама. Мама категорично заявила ещё в момент моего ухода, что высшее образование нельзя забрасывать, а потому эта статья расходов остается на родителях. Я нехотя, но согласилась. Такую сумму сама бы потянуть не смогла, даже если бы взяла четыре подработки. Отчисляться не хотела. Мне нравился мой факультет. Я не видела себя в отцовском бизнесе, но любила финансы.

Отец не стал скандалить, а взялся молча оплачивать счета по учебе.

Но почему тогда на почте висит письмо о том, что деньги должны поступить до пятницы – или мой контракт не смогут продлить?

Звоню маме, кусаю губы от волнения.

– Мам, ты что-нибудь знаешь о том, почему папа не оплатил институт? Что-то с деньгами или это банковская ошибка?

Она всхлипывает в трубку, но вопросов не задает. Значит, всё прекрасно понимает. Её мои слова не возмущают, не удивляют. Мама в курсе того, что платеж не прошел.

– Дочь… Саш… папа очень любит тебя, но…

И тут я догадываюсь: он просто передумал платить. Сам. Никакой ошибки быть не может. Мой отец – человек, который соблюдает все сроки и никогда не забывал даже о мелком долге. Разумеется, он не запамятовал. Просто перехотел.

– В смысле?..

– Папа просто хочет помириться.

– Отменяя платеж по моей учебе?

– Он говорит, что ты должна прийти и пообщаться с ним, тогда он заплатит.

– Это шантаж.

– Это попытка помириться. Не спорь, Саш, лучше приезжай к нам, и сразу же получишь деньги. Папа устал, что ты от него бегаешь. Кстати, он сказал родственникам, чтобы они не помогали тебе финансово. Прости, но иначе нельзя.

Я слышу, как мама хлюпает носом, надеясь, что я сдамся и соглашусь на отцовские условия. Она выжидает, а мне нечего ей сказать.

Пойти домой – признать собственную никчемность. Прилюдно сообщить: да, я ничего не добилась и в критический момент бегу под крыло к папочке, чтобы он дал денежек на мои прихоти. Можно сколько угодно пыжиться, изображая самостоятельность, но если я вернусь к отцу – то растеряю остатки гордости. Стоит мне переступить порог дома, как я перестану себя уважать.