Бич Нергала

«Вот и все, – ликовал в душе Тарк, разглядывая лагерь Конана с высокой сторожевой башни, что венчала изъеденный ветрами холм. – Вот тебе и конец, землячок. Вряд ли ты доживешь до рассвета, но ежели доживешь, завтра будешь орать у пыточного столба, а я по старому киммерийскому обычаю спою тебе погребальную песнь. Завтра, – крупные зубы сверкнули в злорадной ухмылке, – мы поквитаемся за все».

– Байрам, – повернулся он к коренастого сотнику, – иди вниз, командуй. Всем, кто не в карауле, – спать. Со вторыми петухами – подъем и построение. Пора кончать, – он указал подбородком на неприятельский лагерь, – с этими баловнями судьбы.

Байрам скептически качнул головой и поджал нижнюю губу. Лагерь Конана стоял в четырех полетах стрелы от захваченной разбойниками деревни, и с двух сторон его обжимал лес. Совсем как две недели назад, в Когире, у замка Парро. С той лишь разницей, что в тот раз Конан сидел за стенами замка, а войско Тарка стояло лагерем в небольшом отдалении от крепостных ворот. И опасалось разве что осиных укусов из леса.

– А не слишком ли рискованно, командир? – Байрам посмотрел Тарку в глаза, но тот промолчал, решив выслушать доводы сотника. – Людей у нас не маловато ли?

– Маловато? Без малого три сотни. А у него от силы восемьдесят.

– Так ведь у него не намного больше было, – возразил Байрам, – когда он вендийцев расколошматил.

Разъезд из сотни Нулана побывал на поле сражения, где тучи ворон пировали на останках кшатриев, а потом целый день издали следил за отрядом Конана. Вечером Конан подошел к лесной деревне, был обстрелян и отступил на безопасное, как ему мнилось, расстояние, чтобы разбить лагерь. Разведчики Нулана пробрались в деревню по звериной тропке и рассказали Тарку обо всем, что видели.

– Мы – не вендийцы, – парировал Конан. – Вендийцев и мы лупили.

Он имел в виду полсотни кшатриев, которые угодили в засаду и полегли все до одного. Тарк приказал снять с мертвецов доспехи и оружие, чтобы потом нападать на вендийские села и малочисленные отряды под видом туземных солдат. Победа над кшатриями далась ему легко, он потерял всего троих из сотни покойного Роджа.

– Ночью, – сказал Тарк, – мы выйдем из деревни, подступим к Конану на два полета стрелы, снимем часовых, а потом врежем по лагерю. Как они по нам в Когире. Ты еще не забыл замок Парро? Сколько там нас было, и сколько их? Внезапность, брат, – залог победы.

– Ну, не знаю, атаман. – Хмурый Байрам пожал плечами, разглядывая далекий лагерь. – Что-то мне не по нутру, ей-же-ей…

– Да тебе вечно все не по нутру! – вспылил Тарк. – Кшатриев бить не по нутру. Афгулов резать – тоже. Ты мне лучше вот что скажи, друг любезный. Долго мы еще будем шарахаться от этого ублюдка, как вошь от гребенки? Иль не видишь, что он уже вконец обнаглел? Знает ведь, что нас втрое больше, так нет бы обойти – вон, встал раком на виду и задницу заголил. Издевается, сволочь. Как же – герой непобедимый, вендийских олухов тыщами кладет. Нет, Байрам. Хочешь, ее хочешь, а нынче ночью мы его геройскую задницу копьями пощекочем. Еще похлеще вздрючим гада, чем он нас тогда в Когире. За все отплатим. За обоз с деньгами, за Раджа, за Евнуха. За все сучьи приключения. Хватит с меня, надрапался. – Он упер в Байрама жесткий взгляд и рявкнул: – Вниз, живо. Всем дрыхнуть. Ночью силы понадобятся.

Со стороны деревни лагерь охраняли двое солдат Конана, небольшое расстояние, всего полтора броска копья, позволяло им легко перекликаться. Тарк отправил к ним по четыре разбойника, владевших искусством бесшумного передвижения в лесу. Среди них был и Байрам. Опережая двоих офирцев и одного гирканца, он призраком скользил от дерева к дереву и при любом подозрительном шорохе падал, хоронился за кочкой или широким замшелым комлем. В лесу кишела живность, невозможно было красться, не распугивая птах и зверьков; от малейшего прикосновения к ветвям взлетали насекомые, их гул и хлопанье крыльев казались оглушительными.

Четверо бандитов с саблями и мечами наголо растянулись в неширокую цепь. Байрам потерял остальных из виду, как только вступил в кромешный мрак зарослей, но знал, что опережает их. В далекой юности он браконьерствовал в родных хауранских лесах, за годы скитаний приобретенные там навыки только отточились. Он был самым опытным из четырех, хотя офирцы родились в чащах, а гирканец, даром что степняк, видел в темноте не хуже совы.

Он перебегал от дерева к кусту, от куста к пню, не ленился проползти на животе или четвереньках участок, который выглядел опасным. И даже на миг, на кратчайший удар сердца его не покидало предчувствие неминуемой беды.

Остальные крались ближе к опушке, и каждого подстерегала во мраке смерть. Один офирец вышел прямиком на своего убийцу и рухнул под ударом боевого топора. Второй услышал невдалеке приглушенный хруст кости и упал ничком, затаился, но было поздно – когирский воин заметил врага, набросился коршуном, вдавил его лицо в сухой мох, хладнокровно и ловко задрал на потном левом боку кольчугу, всадил над ребра длинный кинжал и налегал на рукоять, пока острие не дошло до сердца. А гирканец погиб от арбалетной стрелы, пронзившей горло. В темноте арбалетчик видел гораздо хуже, чем степной разбойник, но не промахнутся по очерченному лунным сиянием силуэту разбойника, который замер, чтобы осмотреться, у самой кромки леса.

Байрам сделал самый широкий крюк от деревни и зашел вражескому караульному в тыл. Расставляя по лесу секреты, Конан поскупился на людей, но на то была важная причина. Разбойник с саблей в руке беззвучно выбрался на открытое пространство и увидел вдалеке неприятельского воина, тот праздно брел навстречу вдоль опушки, в лунном свете были различимы длинный плащ, скрадывающий телосложение, и опущенная голова. Было что-то до жути странное, неестественное в этом силуэте. Казалось, ночного стража одолевает смертная тоска, и никакая опасность не в силах вытащить его из-под спуда тягостных раздумий. Байрам медленно присел на корточки за кустом и стал ждать.

Человек замер, когда между ним и Байрамом осталось шагов шесть-семь, не больше. Поднял и повернул голову, словно хотел, чтобы ущербная, но ясная луна хорошенько осветила его профиль. И в этот миг Байрам узнал его. Сафар, командир бусарской пешей стражи, превосходный боец на мечах и топорах. Разбойник затаил дыхание, под кольчугой забегали мурашки, но почти тотчас у него отлегло от сердца. Он увидел пустые глазницы. Слепец! Кто-то безжалостно выколол глаза Сафару, искалечил его на всю жизнь. Байрам вспомнил слухи о страшной гибели Бусары; наверное, там и приключилась беда с нехремским воином. Жаль, подумал разбойничий сотник, знатный был рубака. И кто, хотелось бы знать, распорядился, чтобы несчастный слепец охранял ночной лагерь с самой уязвимой стороны? Неужто Конан? Неужто Тарк прав – Конан настолько уверен в собственной силе и в трусости банды, что не видит в ней серьезного противника?

Сафар чуть заметно водил задранной головой, как будто принюхивался. Но на самом деле он вслушивался, а ноздри слегка раздувались из-за невольного напряжения лицевых мышц. Байрам знал, что у слепцов очень быстро и сильно обостряется слух. Он снова затаил дыхание, но было поздно.

Раздался громкий щелчок, и рядом с Байрамом чуть заметно вздрогнула ветка куста.

Сафар стоял неподвижно, голова его по-прежнему была повернута в сторону, а руки держали нечто продолговатое, слабо сияющее металлом. Он прислушивался.

– Ты еще жив? – тихо спросил он, наконец. Байрама пробрал озноб, кровь отхлынула от кожи в глубь тела, как под студеным ветром. Он покосился на ветку куста, дрогнувшую несколько мгновений назад. На ней поблескивала густая влага.

– Что молчишь? – спокойно допытывался Сафар. – Живой или нет?

«Он спятил! – уверенно шепнул Байраму внутренний голос. – Насмотрелся всяких ужасов в Бусаре, да еще глаза потерял. Вот и свихнулся. Ну, все, Байрам, хватит зубами лязгать под кустом. Поди, прирежь его. Чего ты испугался? Плюющейся железки?»