Ты меня поймал

— А есть такие, кому бы не понравилась Франция? — моя ирония прикрывает замешательство, и, чтобы дальше не чувствовать себя насекомым под микроскопом в виде глаз архитектора, отворачиваюсь к своей сумке.

— А вам такие не встречались? — он тихо посмеивается, продолжая игру — беседу из одних вопросов.

— Ну мне-то вряд ли, а вам, как гражданину этой страны, явно чаще?

Полуэктов снова смеётся, хотя мне не кажется наш разговором смешным, но смех у него такой заразительный. Я тоже улыбаюсь, когда, прихватив из сумки точилку для карандашей, подхожу к стене, чтобы продолжить работу.

— Вы прелесть, Клара. Не буду мешать вам работать, — отступая в сторону дверного проёма, вроде как прощается со мной.

— А что вы имели в виду, когда отвечали на мой вопрос?! Насчёт познания? — решаюсь спросить, так как не факт, что ещё встречусь с ним.

— Человек ищет для себя нечто … идеальное. Того, кто бы полностью с ним гармонировал. Познание другого может быть только через прямой контакт.

Сейчас архитектор серьёзен, весь его облик будто пропитан тоской.

— Опыт моих прошлых отношений и мировой истории, Клара, вот что лежит в основе моих умозаключений. Разница лишь в том, кем станешь ты — проверкой в череде подборок или тем самым идеалом.

— Это жестоко! — горечь от его слов вырывается из меня прежде, чем я успеваю прикрыть рот.

— Да, но такова жизнь, — сочувствующе смотрит на меня, будто заранее о чём-то предупреждая. — Стоит быть внимательнее, но ошибок порой не избежать.

— Ошибки могут быть и с другой стороны, — не желая чувствовать на себе жалость чужого человека, я решаюсь оспорить это заключение.

— С другой?!

— Да. Вы сейчас говорите о неразделённой любви, но и этот страдалец ошибается, значит. Ведь если нет этой гармонии, которая по своему понятию может быть только между двумя правильными людьми, значит, и его любви нет. Это ошибочное виденье своих чувств, надо просто продолжить поиски в познании.

Виктор Иванович хмурится, видимо пытаясь понять смысл моих запутанных фраз, но философия и беседы не мои любимые предметы. Мне больше нравится молча созерцать окружающий мир.

— Вы хотите разрушить мою теорию? — в удивлении изгибая бровь, Полуэктов прячет руки в карманы широких брюк. — Вы так юны, но очень дерзко мыслите.

Неожиданно ухмыляюсь, слыша в свой адрес подобные слова. Где я и где та самая упомянутая дерзость?!

— Вам показалось. Не стоит брать всерьёз мои слова. Это лишь мысли, но спасибо за совет, — спокойно благодарю архитектора и тем самым прощаюсь с ним.

Ставлю ногу на первую лестницу стремянки, желая поскорее вернуться в мир неба с солнышком.

— Пожалуйста, — роняет он, но в его тоне ни капли искренности. — Au revoir. (До свидания).

— Adieu. (Прощайте)

Мой тон такой же сухой, как и слова прощания, что были выбраны далеко не случайно. Теперь сомневаться не приходится — ещё раз я с ним не увижусь, так как недовольство мной сквозит в этом остром как бритва взгляде.

Издав короткий хмык, Виктор Иванович покидает меня. Я же ещё несколько секунд вслушиваюсь в удаляющиеся тяжёлые шаги. Странно, что я не услышала его приближения.

В одиночестве мне становится хорошо. Задвигаю все мысли о происходящем в мозговой чулан ровно до того момента, когда придётся выпускать монстров наружу.

Усердно тружусь, пока позволяет естественное освещение и пустой желудок. Уже собираясь домой, понимаю, что из-за глупого спора с архитектором не узнала, где мне брать краски и кисти, поэтому придётся просить Натали.

А просить кого-то и о чем-либо я совсем не люблю.

Так что откладываю всё на завтра. Сегодня, мне кажется, и так достаточно нервных потрясений.

Выход с территории оказался гораздо проще, чем вход. Кроме суровых холодных взглядов охранников, буквально прощупывающих моё тело, я ничего не удостоилась.

Вышла на улицу и вздохнула пьянящий запах влажной осенней листвы. Рядом со мной небольшой сквер, который радует глаз изобилием пестрых красок. Решила наплевать на время и прогуляться до дома пешком.

И хотя многие утверждают, что во время пеших прогулок хорошо думается, меня этот факт обошёл стороной. Думалось из рук вон плохо… а вот воспоминания мужских губ к моим — это пожалуйста и сколько угодно.

Домой вернулась уже в сумерках и промокшая под мелкой изморосью набежавших серых туч. Не раздеваясь и едва ли замечая холод от мокрой одежды, я двигаюсь как сомнамбул к большому шкафу, откуда из потайного места достаю шесть картин.

Портреты.

И на всех одно лицо.

Сильное. Волевое. С хищными ужимками вокруг рта.

И у них один общий дефект — отсутствие прорисовки глаз. Я их не помню. Даже цвет.

Глаза- это зеркала души, а у Дракулы её нет.

Лео

Я открываю глаза и вижу в отдалении кровати, где спал, облако пепельных волос, раскиданных по полуголым плечам, которые едва были прикрыты моей рубашкой. Утренний свет падает через окно, которое не закрыто шторами, на девушку, превращая волосы в живое серебро. Её голова слегка наклоняется, и я вижу, что она рисует, сидя на голом полу, лишь подсунув под попу небольшую подушку.

— Мотылёк, — зову её, удивляясь тому, что эта девушка делает в моём номере и в другой стране.

Она оборачивается, и я вижу лазурные глаза и солнечную улыбку. Это точно Клара.

Легко поднимается и заползает ко мне на кровать, вынуждая меня подвинуться ближе к её середине.

— Лев, ты такой соня, — шепчет и прижимается к моему плечу.

Моя рубашка, застегнутая на ней кое-как, оголяет одно плечо и совсем не скрывает длинных стройных ног с изящными щиколотками. От соприкосновения с её прохладной кожей меня будто током ударяет, а потом рассыпаются по телу миллионы мелких иголок.

Делаю глубокий вдох и скольжу ладонями по гладкой идеальной коже рук, что обвивают мою шею. Нереальное чувство умиротворения и возбуждения одновременно.

В её тонких пальцах зажата кисть, видимо, случайно позабытая … упрямые щетинки щекочут мне шею, вынуждая оторваться от женского тела и забрать это орудие пыток.

— Не дам. Она моя любимая, — смеётся Лара, успевая отдернуть руку с кисточкой. — Я могу ей рисовать где и что угодно.

В её глазах горит азарт, а на лице распускается улыбка в предвкушении шалости.

— Прямо везде-везде? — подыгрываю Мотыльку и получаю серию согласных кивков.

Девчонка смело ставит кончик кисти на моё голое плечо и скользит вниз по груди, при этом выписывая какие-то витиеватые узоры, известные только ей. От усердия даже нижнюю губу прикусывает, срывая меня всем своим видом в бездну порока.

Хочу! Вот целиком! Со всеми её крыльями и заморочками!

— Если сейчас не прекратишь это издевательство, я тебя съем? — предупреждаю девчонку, но она только смеётся и спускает кисть на живот, сдвигая простынь всё ниже.

— Как волк красную шапочку? — кусая губы и пряча розовые от смущения щёки за завесой распущенных волос.

— Нет. Как лев свою жертву, — и, больше не выдерживая напряжения в теле, перехватываю запястье, смыкая его в плотный замок своего кулака. — Растерзаю на кусочки и проглочу.

Лара свободной рукой отодвигает мешающие пряди и внимательно, уже без тени улыбки смотрит на меня.