Это (не) взаимно

— Хочешь, и я тебя поцелую? — очень живо интересуется Кир, что вызывает у меня недоумение от его храбрости.

Отец наконец-то дал возможность вдохнуть обоим, что-то тихо говоря очумевшей от счастья женщине, поэтому я повернулась лицом к Сабурову.

— Поцелуешь на радость папарацци и шоку отчима? — удивлённо тяну я, хлопая его по руке, что заведомо тянулась к моей талии.

— Нет, на радость себе, да и тебе. Ты ведь знаешь, что я охрененно целуюсь.

Знаю.

— Ой, какие мы сегодня скромняшки, — ухмыляюсь в ответ на его улыбку на половину лица. — Лучше, умник, скажи, что у тебя спросил отец?

Самая лучшая тактика — сменить тему, пока я сама не плюнула на приличия и не поцеловала взасос сводного брата.

Оскал Соплежуя становится таким хитрым и даже в некоторой степени триумфальным, что я заранее знаю, ответ мне не понравится.

— Спросил, приручил ли я тебя? К себе?

Я даже забываю рассердиться на собачью формулировку предложения по отношению ко мне, так как удивление от сути самого вопроса перебивает всё.

— В смысле он спросил? — решая перепроверить и заодно понять, не врёт ли мне этот романтик хренов. — Реально?!

Сабуров так же, как и отчиму, кивает мне головой. И я по голубым как небесная лазурь глазам вижу, что не врёт.

— Он знал? О нас? — всё ещё не понимая, пытаюсь найти ответ.

Ибо вопрос о признании Тихомирову о нас занимал мой мозг весь этот месяц.

— Когда мэр попросил приглядеть за своей гиперактивной взбалмошной девчонкой, я отказался. Тогда мне показали папочку с фотками, где крупным планом были запечатлены мы с тобой в момент глубокой страсти в ночь твоего двадцатилетия. Думаю, дальше объяснения не требуются.

Да что вы говорите, — кричали ему мои раздутые ноздри и гневные глаза.

— Рокс, ни один нормальный отец, а твой в этом плане точно нормальный, не попросит человека, лишившего его единственную родную дочь девственности, приглядеть за ней с условием совместного проживания.

Теперь даже до меня дошло.

— Отчим хотел, чтобы я уже разрубил этот Гордиев узел между нами так или иначе.

— Хочешь сказать, ты изначально собирался меня охомутать? — обманчиво спокойно уточняю у него, когда желание выцарапать чьи-то небесные глазки растёт в геометрической прогрессии.

— Рокси, не злись, моя кошечка, — улыбается он, вовсе не знающий, как недалёк от собственной смерти. — Иначе мне всё-таки придётся тебя поцеловать.

Но я не ведусь. Больше не хочется выглядеть дурой.

— Я действительно решил разобраться с нашими взаимными проблемами, но никогда не ставил цели — охомутать или ещё чего в этом плане. Я сомневался, что вообще смогу найти к тебе подход. Особенно, когда меня в твоём присутствии клинит на все двести процентов и когда хочется только схватить с громким визгом «моё» и утащить в берлогу.

Соплежуй просто прекрасен в своём чистосердечном, что убивать его резко не хочется. Он мне живой и здоровый гораздо больше нравится.

— Ладно. Живи, — милостиво разрешаю Сабурову. — Но спать я сегодня буду одна. Наказан.

— Да за что? — искренне возмущается мужчина, так как перспектива остаться без сладкого перед сном его отнюдь не радует.

— За то. Нефиг водить Роксану Тихомирову за нос, — и снова отталкиваю мужскую ладонь, что пытается лечь на мою талию.

— Молодежь, вы домой едете? — окликает нас отец, крепко прижимая к своему боку смущенную и розовощекую Агнессу, что как будто бы помолодела лет на десять.

— Я точно, а вот его величество Соплежуйство неизвестно, — ехидно выговариваю, отворачиваясь от парня.

— Ох, отшлепаю задницу, — с каким-то первобытным удовольствием протягивает Кир, перехватывая моё запястье и притягивая к себе, чтобы уже дальше шептать на ухо. — Нагну раком и, пока буду любить тебя до одури, заодно отшлепаю.

У меня от его выдоха мурашки по шее, а от слов перехватило дыхание, ибо воображение уже подкидывает картинки им сказанного наказания.

— Рискни, Соплежуй! — бросила вызов, точно зная, что он его примет.

Иначе никак!

Кирилл дарит мне испепеляющий взгляд и отпускает запястье, успевая нежно погладить его внутреннюю сторону, где бешено пульсирует мой пульс.

— Ваш Сабуров, отец, совсем от рук отбился! — громко заявляю я, проходя мимо политика и его помощницы.

Взгляд Кира неотрывно преследует меня, гладит между лопатками, по ягодицам и ногам. И, чтобы в этом убедиться, мне не надо даже головы поворачивать.

Он постоянен. Всегда только я. И это так дико! И очень взаимно. Только он!

Кирилл

То ли сказывалось, что я в отпуске уже не был пару лет, то ли на испанских островах иначе солнце светит и воздух другой, но мне было нереально кайфово.

Хотя в действительности география тут ни при чём, как и всё остальное. Причина моего отличного настроения лежала в двадцати сантиметрах от меня на соседнем шезлонге, подставляя своё божественное тело под нещадно палящие лучи солнца.

— Пума, ты не обгоришь, — поворачиваюсь набок к ней лицом, чтобы надвинуть большой зонт над ней.

— Только посмей, Соплежуй, и я прикажу покрасить стены в твоём кабинете в нежно-розовый, а потом самолично расклею единорогов.

Невообразимая сучка, но только моя. Любимая.

Зонт не трогаю, так как Роксана вполне может исполнить всё то, что сейчас пообещала. Тем более ремонт как раз идёт в той части нашего нового дома.

— Я просто волнуюсь за твою кожу, — бормочу я, любуясь плавными изгибами ног, талии, плеч и той части рук, что совсем не скрыта широкими полями шляпы. Мысленно уже пробегаюсь пальцами по красивой спине моей дикой кошки, чувствуя, как тело наливается желанием. — Хоть собою накрывай.

Рокс поворачивает голову ко мне, на её губах красуется мягкая полуулыбка.

— Кирюша, ты прямо ненасытный. Всего час назад так усиленно накрывал меня собою, что я уж подумала, что тумбочку в ванной комнате придётся менять.

Из-за все той же шляпы я не видел её глаз, но и так знал, что там.

Моя чёрная погибель. До конца моих дней.

— Роксана, ты выйдешь за меня замуж? — всё происходит сумбурно и не по плану — ужин, музыка, цветы, — но неожиданно понимаю, что больше не могу.

Мне требуется срочно приковать к себе свою девочку всеми возможными способами.

Она молчит и даже не шевелится. Лёгкий бриз колышет поля её шляпки, рядом стоящие пальмы, но между нами время словно остановилось.

— Рокс, ты слышала? — сажусь, опускаю ноги в горячий как ад песок, но мне сейчас всё равно.

Это её молчание хуже дыбы, сожжения заживо и электрического стула вместе взятых.

— Сабуров, я тут вообще-то в растерянности. Ты же как асфальтоукладчик — прёшь по мне со всей дури и ещё весом прогинаешь.

Язвительность её ответа режет по сердцу, но я вовремя себя перехватываю. Моя девочка сначала кусается, а потом раны зализывает.

— А с тобой иначе никак, Пума. Или в лоб, или по лбу.

На моё провоцирующее признание девушка поднимается с живота, на котором до этого мирно загорала, и усаживается напротив меня по-турецки. И, будто считывая моё желание видеть её чёрные очи, слегка задирает подбородок вверх и стягивает шляпу на затылок.

Теперь мы смотрим друг на друга, не моргая, и это охренеть как сложно, когда полуденное солнце бьёт по глазам.