Страница 72 из 78
Глава 36
Я целую бабушку в сухую морщинистую щеку, составляю в холодильник остатки Пражского торта и убираю в контейнер котлеты по-Киевски. Еще раз сжимаю одну из моих любимых родственниц в нежных объятьях и, пообещав чаще ее навещать, выскальзываю за дверь. Чтобы в три шага пересечь пространство лестничной клетки и поскрестись в квартиру напротив, куда полчаса назад приехала Лиза.
— Привет, малая! — подруга встречает меня с радостной улыбкой, озаряющей красивое безмятежное лицо, и затаскивает в небольшую квадратную прихожую, помогая избавиться от наспех наброшенной поверх плеч куртки.
Забирает из моих рук изрядно потрепанный рюкзак с единорожкой и, заставив меня обуть огромные пушистые тапочки с розовым помпоном, направляется в кухню. Где гостеприимно горит мягкий желтоватый свет и накрыт стол для позднего ужина. На красивых цветастых салфетках расставлены фарфоровые чашки из старого сервиза, который когда-то был в каждой уважающей себя семье. На плитке закипает пузатый эмалированный чайник, а на сковородке призывно шкварчит картошка, забивая ноздри неповторимым ароматом из детства. Отчего с новой силой разыгрывается аппетит, отсутствием которого я страдаю вот уже несколько дней.
— Почему мужики такие козлы, а? — я обиженно хлюпаю носом и втайне расстраиваюсь, что лежащий на столе экраном вниз гаджет молчит, а обрывавший мне телефон еще утром сосед не проявляет должной настойчивости.
— А ну-ка с этого места поподробнее, — просит Истомина, намазывая третий подряд бутерброд маслом, укладывая сверху ломтики буженины и Гауды и в упор не замечая надкусанного куска хлеба на краю тарелки. Что, в принципе, вполне оправданно в ее положении.
Глянув искоса на Лизавету и опять шмыгнув носом, я достаточно последовательно рассказываю ей о дурацкой просьбе притвориться невестой Филатова и не менее странном согласии у него пожить. Как на духу выкладываю и про свои внезапно проснувшиеся чувства, и про заявившуюся с Ванькиным айфоном брюнетку, и про разбившиеся стеклами внутрь розовые очки. И даже не забываю упомянуть о том, что Агата Павловна периодически присылает мне смешные картинки в ватс ап.
— Здесь, должно быть, какая-то ошибка… — задумчиво тянет Истомина и зарывается пальцами в отросшие волосы, превращая аккуратную укладку в разрозненные торчащие в разные стороны пряди. А еще так долго и так внимательно изучает висящий за моей спиной календарь, что я не выдерживаю и перегибаюсь через стол.
— Именно! Втюриться в бабника — моя колоссальная ошибка! — отскакивающий от стен крик звучит слишком жалко даже для меня, так что я устало опускаюсь обратно на стул и, выдавив что-то похожее на извинения, пытаюсь взять под контроль выплеснувшиеся эмоции и попутно не залить слезами аппетитное Лизкино оливье.
— Нет, Ванька, конечно, тот еще Копперфильд, но находиться в двух местах одновременно он вряд ли умеет, — подруга выдает абсолютно непонятную моему мозгу абракадабру и с энтузиазмом вгрызается в вишневый пирог, заставляя меня изнывать от нетерпения.
— Истомина, ну!
— Нет, на вечере встреч, действительно, присутствовала бывшая Ивана, крутилась рядом и пыталась повесить на уши лапшу о том, как сильно она по нему скучает и как отчаянно хочет вернуть их отношения. Только Филатов поехал не к ней, — Истомина делает непродолжительную паузу, чтобы запить застрявшую в горле сладость чаем, а я разве что ногти не кусаю, желая узнать другую версию событий. — У их классной руководительницы дочка слегла с подозрением на аппендицит. Внезапно. И, естественно, Ванька сорвался из ресторана отвезти Екатерину Александровну домой.
Я глупо моргаю ресницами, до конца не веря в то, что мой мир возрождается из пепла. Что разбитая в хлам ваза собирается из осколков и снова видится целой. А сердце больше не ноет при одном упоминании о вредном, упрямом и ставшем таким родным соседе. И я открываю рот, намереваясь засыпать подругу ворохом уточняющих вопросов, когда меня опережает оглушительный вопль, раздающийся на весь двор.
— Але-е-ена! Але-е-ена!
Мы с Лизкой как по команде выскакиваем из-за стола и наперегонки несемся к наблюдательному посту. Распахиваем скрипящие створки окна, и я на полкорпуса высовываюсь наружу, с прилипшим к небу языком разглядывая Филатова, вскарабкавшегося на крышу темно-синего форда Филатова. И болтающаяся у него в руке бутыль с остатками какой-то жидкости на дне заставляет усомниться если не в Ванькиной адекватности, то в трезвости точно.
— Але-е-ена! Я тебя люблю!
Спонтанное и ошеломляющее своей громкостью признание теплой волной прокатывается по моей коже и наполняет все тело небывалой легкостью. И я позволяю себе расслабиться на пару секунд и насладиться зрелищем, не думая о возможных последствиях, вроде грозных соседей со скалками или о наряде полиции, вооруженном дубинками.
— Слезай, убьешься! — вынырнув из волшебной страны с радужными пони, я кричу по весь голос, пока Лиза крепко держит меня за талию и бормочет что-то ругательное себе под нос. После чего я трусливо зажмуриваюсь, отказываясь следить за тем, как Иван неуклюже съезжает с влажного от дождя металла. Пижон!
Досчитав до десяти и не без опаски разлепив веки, я убеждаюсь в том, что обожающий экстрим сосед относительно твердо стоит на своих двоих и никакой дядь Жора с монтировкой ему не угрожает. Так что теперь можно шумно выдохнуть и вернуться вместе с Истоминой к столу, чтобы мечтательно пристроить подбородок на сцепленных в замок пальцах и начать рассуждать о вечном.
— Вот почему Ричард Гир, лезущий к Джулии Робертс с цветами — это романтично, а Филатов с его подвигами — «ты-же-все-себе-переломаешь-придурок»?
Вопрос повисает в воздухе без ответа, и я не добиваюсь от Лизаветы ничего, кроме озорного девчачьего хихиканья. Так что, смерив подругу укоризненным взглядом, я переключаюсь на бытовые хлопоты: ставлю на газ чайник и попутно разогреваю оладьи в микроволновке, выбивающейся из общего винтажного антуража.