Последняя роль неудачника

9

Гордеев сперва встретился с Долоховым, потому что тот сказал, что найти мастерскую Артемьева в первый раз самому – нереально. Пока они ехали, Бомба все время крутил ручку настройки радиоприемника – ни одна радиостанция его не удовлетворяла. Гордеев молил Бога, чтобы радио наконец сломалось. Потом он сообразил, что есть тема для разговора, который Бомбу может отвлечь.

– Я помню, ты собирался дом в Финляндии покупать?

Музыкант оживился:

– Ну какой там дом, что вы! Просто друзья там отдыхали, наткнулись на заброшенную школу. Выяснили – продается. Я решил купить, типа дача будет. Красотища – озера, рыба, почти как в Подмосковье. Я весной на одном озере рыбачил, вот где здорово, жалко недолго это продлилось, городок с гнильцой, а так... А вот в Финляндии – круто.

– Какой городок с гнильцой? – машинально спросил Гордеев.

– Зеленогорск этот.

...Гордеев сидел в студии модного художника Олега Артемьева и пытался добиться от него связного рассказа. У Артемьева были всклоченные волосы, красные глаза и изрядная небритость – абсолютно богемный вид в дополнение к академическому образу художника – бархатной курточке и вельветовым штанам, перепачканным краской.

Мастерская Артемьева располагалась в огромном подвале на Тушинской. Тут было метров сто пятьдесят квадратных, никак не меньше.

– Легко ко мне добрались? – спросил Артемьев.

– Без проблем.

– Знаете, когда я впервые устроил тут вечеринку, всем моим гостям показалось, что моя новая мастерская находится где-то в медвежьем углу. Сейчас же коллеги по цеху завидуют, считают, что я прекрасно устроился.

– Значит, вы тут недавно обосновались?

– Пару лет. Раньше у меня была мастерская на Соколе. В один прекрасный момент мне позвонили из управы и сказали, что закончился срок аренды и я должен покинуть помещение, потому что туда собираются въехать иконописцы. На следующий день пришли ко мне крепкие ребята в кожаных куртках. Я, помню, думаю про себя: странные иконописцы какие-то, бритые и на братков похожи. Вежливо прошу их дать мне хотя бы месяц, чтобы подыскать новое место. А они мне: «Два дня тебе на выезд, а то придут братаны и тебя выкинут». «Спасибо, не надо», – отвечаю. Собрался и уехал оттуда. Потом я какое-то время искал место для работы, а потом просто за счет одного призового проекта выиграл право аренды заброшенного подвала. Когда в него пришел – ужаснулся. На полу толстенный слой комаров, которые здесь плодились, но никуда не улетали, так и падали замертво, а по ним бегали огромные крысы. По стенам вода текла, а неподалеку электрощиток искрил и сверкал... Но ничего, постепенно высушил и вычистил подвал, сделал принудительную систему вентиляции, гидроизоляцию стен, пола и, по просьбе соседей, – художник усмехнулся, – звукоизоляцию потолков. Я видите ли, с Долоховым дружу, ну, вы это уже знаете, и люблю иногда его барабаны послушать – у меня много записей.

На стенах висели чучела обезьян, под потолком – видеопушка и... качели. А в отдельном закутке – уютная спальня. Одна стена была расписана иероглифами.

– Вы понимаете по-китайски? – спросил Гордеев, чтобы более непринужденно завязать беседу.

– Кажется, это вы понимаете по-китайски, – не без удивления сказал Артемьев. – Все, кто первый раз видит, почему-то сразу говорят про японскую письменность.

– Да я наобум сказал, – сознался Гордеев.

– Понятно. Я, конечно, знаю, что здесь написано, но сам по-китайски не говорю. Я к этому иначе отношусь. Иероглиф – и рисунок, и одновременно нечто большее. Любой рисунок имеет смысл. Однако у иероглифа он конкретный. В этом отношении противоположностью иероглифа является природа, смысл которой нам часто непонятен. А между природой и иероглифом простирается пространство, которое нам необходимо заполнить. В этом я вижу свою функцию как художника. Понимаете?

Гордеев кивнул, хотя, положа руку на сердце, мало что понял. Он кивнул на потолок:

– Интересно, а жильцы в курсе, кто под ними творит?

– Соседи здесь, конечно, нервные, – печально усмехнулся Артемьев, пуская клубы дыма, – курил он без передышки. – Чуть что – ко мне, говорят, что я виноват в том, что свет в доме отключили или горячую воду. Однажды на моей двери жирными буквами написали «Мазила». Тоже мне, обидели, называется! Но я ведь их вообще не беспокою, появляюсь здесь довольно-таки редко. Разве что барабаны...

– Вы хотите, чтобы я решал ваши коммунальные проблемы? – поинтересовался Гордеев.

– Что вы! – замахал руками художник. – Это так, к слову. Да и, наверное, уеду я отсюда все-таки. Для художника нужна мастерская как минимум двухуровневая и метров в шестьсот. Там должно быть место для складирования, съемки и, наконец, для того, чтобы нормально посмотреть на свою работу. Ведь искусство требует взгляда из пространства, правильно?

Гордеев пожал плечами:

– Вам видней. Хотя... ваш приятель Бомба купил вот себе домик в Финляндии.

Артемьев вздохнул:

– Ему – что? Музыку ведь не украдешь и не испортишь, верно? Но вообще это правильно, вот разберусь со всеми делами и куплю участок в Подмосковье, где-нибудь за Химками, чтобы от стариков своих недалеко. Построю там себе огромный ангар и буду жить и работать.

– Я слышал, Химки – славный городок, – заметил Гордеев. – Несмотря на название.

– Вот-вот! – обрадовался художник.

– Может быть, пока вы туда все-таки не уехали, расскажете, что стряслось? А то я, видите ли, специально из-за вас в Москву приехал.

– Конечно-конечно! Хотите выпить чего-нибудь?

– Минеральной воды, если можно, без газа. У вас здесь душновато.

Художник сходил к холодильнику и сообщил:

– Есть «перье», но, как вы понимаете, с газом. Будете?

– Годится. Лед только положите...

Наконец они уселись друг напротив друга.

– Дело было так, – сказал Артемьев, вытирая пот со лба. – Народ сновал по Тверской туда-сюда. Я встретил приятеля и остановился потолковать с ним – мы присели в кофейне, которая появилась на месте Филипповской булочной...

– Кого вы встретили?

– Так Пашку же, Долохова, – удивился Артемьев с таким видом, будто все на свете должны быть в курсе того, что и когда с ним происходило.

Гордеев кивнул: понятно, мол, продолжайте.

– ...Я старался не глядеть на женщин. Мы немного поговорили о моей выставке и его концерте. Он сказал, что я гениальный художник, а я сказал, что он гениальный музыкант. Ну, так положено. Мы выпили кофе и попрощались. Я вышел из кофейни и пошел дальше по Тверской. Немного поизучал товар в книжном магазине «Москва». Помню, мое внимание привлекло рекламное объявление: «Умные рыбачат здесь».

– По поводу чего? – спросил Гордеев.

– Понятия не имею.

– Тогда и я не понимаю, объясните.

– Я же пытаюсь! Я вышел из магазина и пошел по Тверской. Я все шел и повторял, как дурак: умные рыбачат здесь, умные рыбачат здесь... Прицепилось. Перешел на другую сторону и направился к какому-то бутику. И остановился как вкопанный перед витриной – там стоял манекен, копия Альбины.

– Кто такая Альбина?

– Моя жена.

– Вы хотите сказать, что манекен похож на вашу жену?

– Нет, это была точная копия ее лица. Она известная манекенщица.

– Продолжайте.

– Я помню, когда для будущего манекена делали форму, Альбина полтора часа пролежала в ванне лицом вниз в вязком латексе и дышала через трубочку. Несколько дней спустя она отправилась в свою последнюю поездку в Париж. С тех пор я ее не видел. И вот я стоял перед витриной и пытался вспомнить, действительно ли она выглядела так? Умные рыбачат здесь, понимаете?!

Артемьев вытащил очередную сигарету, но Гордеев остановил его:

– Послушайте, так не пойдет. Я ничего не понимаю. Или вы мне расскажете все связно и в хронологическом порядке, или я не смогу вам помочь и сразу умываю руки. Я не могу все время расшифровывать ваш поток сознания.