Страница 11 из 41
Как обычно — претензия в каждой фразе. Даже если она по какой-то причине когда-нибудь решит мне подарить бочку мёда, можно быть уверенным, что дёготь, пусть и грамм, но будет там.
— Здравствуй, мама, — вхожу, сделав вид, что не заметил её попытку оставить на моей щеке свой этикетный материнский поцелуй.
— Проходи, я как раз заварила чай. Китайский, элитный. Недавно мне привезли из Пекина.
Я сбрасываю кроссовки и вешаю пиджак в прихожей. Напряжение даёт о себе знать мышечным спазмом в челюсти. Разговор будет долгим. И не исключаю, что следующий состоится очень нескоро.
Мать ставит на стол две чашки с элитным пойлом, пахнущим то ли йодом, то говном, опускается на стул и с наслаждением делает глоток.
Я сажусь напротив и складываю руки на столе, сцепив крепче пальцы, чтобы не психануть и не швырнуть в процессе разговора это вонючее пойло в дизайнерскую стену.
— Как дела, сынок? — ставит чашку и приподнимает бровь. — Отец вроде бы собирался приехать, чтобы лично проверить успехи краснодарского филиала.
Игнорирую её вопрос. Сейчас меня меньше всего волнует приезд отца.
— Как ты посмела предложить Василине деньги на аборт?
Она замолкает. Сначала хлопает ресницами, вроде как силясь вспомнить о ком я вообще говорю, но по поджатым губам я вижу, что всё она прекрасно помнит.
— Семён, я не совсем понимаю…
— Говори, мама, — пытаюсь сдерживать эмоции, но ярость клокочет в горле. — Пока я не взял телефон и не начал говорить с отцом.
— Он тебя точно не поймёт, — усмехается.
— А я не об этом. А о том, почему ты так часто ездишь в Краснодар. Явно ведь не за мною скучаешь. Мы же в некоторые твои приезды даже не видимся, правда? В большинство.
Лицо матери бледнеет, а в глазах проскакивает паника, которую она пытается подавить, но выходит не очень.
— Ты ведь и сейчас его ждёшь, — продолжаю давить. — Своего любовника. Думаю, отцу будет любопытно познакомиться.
Мать пытается держать лицо, вот только ложечка, которую кладёт на чайное блюдце, звенит слишком громко. Думала, я не в курсе? О, мама, это ведь твоя школа — на каждого иметь рычаги давления, знать о секретах и скелетах.
— А теперь я повторю свой вопрос: как ты посмела дать деньги на убийство моего ребёнка?
Мама, принимая поражение, опускает глаза, но потом их снова вскидывает.
— Я сделала это ради твоего будущего, — говорит жёстко, но голос дрожит. — Зачем нашей семье был нужен этот последыш от непонятной девки?
Боже, как искренне она верит в свою правоту. Во благость всего того зла, что сделала нам с сестрой из ебаных лучших побуждений.
Если бы она не была моей матерью, я бы плюнул ей в лицо за такие слова.
— Так мне или нашей семье?
Разве это словосочетание не должно звучать как “крепость”, “опора”, “сила”? Почему при словах “наша семья” испытывают гордость, а мы с Верой — ненависть и стыд?
— У тебя были перспективы, Семён! Стажировка в Японии, выгодная партия для брака, отец собирался вводить тебя в семейный бизнес. Этот ребёнок, как и его мать, мешали тебе. Проблему стоило задушить на корню, пока не стало совсем поздно.
— Боже, как ты вообще спишь, мама? — встаю и стискиваю голову руками. Смотрю в окно, чтобы хоть чуть-чуть успокоиться.
— Хорошо. Ведь оберегаю своих детей как могу! Вовремя избавляю от проблем.
— Эту проблему зовут Настя! — резко развернувшись, перехожу на крик.
Ярость, злость, желание крушить всё вокруг за отобранные годы плещется внутри. Мне стоит колоссальных усилий сдержать этого зверя, но горечь, что сжигает горло, проглотить не удаётся. И никогда не удастся, наверное.
Мать каменеет. Будто маску снимает — настолько её ухоженное, красивое лицо становится неприятным, отталкивающим. Ну почему именно она досталась мне в матери? Не добрая тихая простушка, которая могла бы окружить искренней заботой и любовью, а эта ледяная женщина. Королева, но снежная, холодная, как лёд.
— Хм, — усмехается она. — Так и знала, что эта аферистка возьмёт деньги, а от проблемы не избавится. Моя оплошность — не проследила. Теперь она из тебя деньги сосать пытается?
Смотрю на мать, в который раз приходя в шок. Наверное, пора было бы перестать удивляться, что ж я как маленький-то.
Из чего она сделана? Что у неё внутри?
— Она пытается сделать так, чтобы я оставил их в покое. Так что у тебя получилось, мама. Не зря старалась.
— А почему ты винишь только меня? — её иней осыпается, она подскакивает со стула, раскрасневшись от злости. — Разве не твоя прекрасная Василина виновата в том, что ты угодил в тюрьму? Ты помнишь, сколько следствие просило лет? Лет, Семён! В тюрьме! Или, может, ты упустил тот момент, что деньги она взяла? Взяла! И даже не попыталась воспротивиться. Она сама от тебя отказалась! Ради денег!
Этот разговор я помню. Было уже. Мне столько раз это бросали в лицо после каждого запоя, в котором я пытался потеряться. Даже после того злосчастного обрыва со скалы, после которого по кускам едва собрали. Первое, что сказала мать, когда я очнулся после операции в палате, это было не “я люблю тебя, сынок, я так рада, что ты жив”, а “это всё из-за той ведьмы! Ты убиваешься по ней, а она ухватила конверт, стоило только предложить”.
Тогда меня это и добило. Сломался.
Поверил.
А теперь внутри огнём сомнения горят.
— Я ненавижу тебя, мама, — говорю тихо, громче связки не позволяют. — И отца тоже. Вас обоих.
Она замирает в ответ. Ловит воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег, пытаясь сказать что-то. Но мне это уже абсолютно неинтересно. Нахер.
Я засовываю ноги в кроссовки, срываю с крючка свой пиджак и сваливаю. Надо привести нервы в порядок и подумать, что делать и как теперь жить дальше.
15
Полбутылки за шиворот, а кажется, что ни в одном глазу. Не отпускает. Этот долбанный колючий клубок в груди так и сидит. Алкоголь просто не берёт его. Не помогает.
Сижу в баре уже часа три. Пью. Машину бросил на парковке, перед этим поколесив по городу несколько часов. Катался просто втупую — не помогает. Хотел нажраться — не берёт.
Что за хрень?
— Сделай ещё одну нарезку лимонов. Соли тоже подсыпь, — киваю девушке за барной стойкой.
Пока она выполняет мой заказ очередной, достаю смартфон и нахожу старую переписку, которую когда-то отправил в архив, не решившись удалить.
“Василина? Просто напиши, что сейчас на тебе”
“Новое бельё…”
“Для меня купила? Расскажи какое”
“Лиловое. Нежное. Кружевное…”
Она писала не сразу, будто каждый раз думала, стоит или нет. Выверяла. Да так оно и было.
А потом ниже фотка — её офигенная грудь в кружевном сиреневом лифчике.
Как же сильно я её хотел. Как был влюблён!
Думал, что забыл. Обманывал себя, да.
А сейчас что? В крови какой-то дикий коктейль из страсти обиды, ненависти, недоверия, безумного желания обладать…
И алкоголь, который я в себя сейчас рюмка за рюмкой вливаю, совершенно не глушит это.
Внимание привлекают стоящие чуть дальше, почти у выхода, трое. Два мужика взрослых и девчонка. Я могу ошибаться, но, блядь, ей точно есть восемнадцать?
Мелкая, щуплая, в глазах то ли отчаяние, то ли безнадёга, смешанная со злостью. Платье короткое, сапоги выше колен, на лице тонна краски. И улыбка для мужиков этих говорящая.
В другой раз бы забил. Рукой махнул и хер с ними. У всех своя жизнь. Но сейчас в груди что-то пробивает. Цепляет какую-то струну, сопоставляя эту девчонку с Настей. В возрасте, конечно, разница, но что если… там где-то тоже мечется её отец? Невовремя узнал о ней или, может, за работой и жизненными проблемами не заметил, как дочь выросла и свернула не туда. Где-то что-то упустил, а сейчас локти бы покусал, да не дотянуться?
Знаю, что дело не моё, но встаю и иду к ним.
— Тебе чего, мужик? — спрашивает один из парней, отвлёкшись от девчонки.
— Как думаешь, сколько ей лет? — киваю на девушку. — И сколько тебе за неё дадут? А если за групповое?