На грани фола

Вика открывает рот. Но потом вдруг захлопывает его. Качает головой. Позвоночник простреливает холодом, стоит мне подумать, что это ее отказ. Уйдет сейчас? Скажет, что хочет все закончить? Нет, она этого не делает. Глядя мне в глаза, вдруг берется за край своей водолазки и стаскивает ее через голову, оставаясь передо мной в юбке и лифчике. Порочная принцесса, блять. Охуенная.

— Сукаааа, — рычу я, подхватывая ее на руки. Как оголодавшее животное, облизываю ее шею, ключицы, верхнюю часть груди, не скрытую от меня эластичной преградой бюстгальтера.

До спальни мы добираемся на автопилоте. Не знаю, каким чудом мы никуда не врезаемся, потому что весь маршрут жадно обсасываем друг другу губы, нёба и языки. Я бережно опускаю Булочку на кровать. Избавляюсь от своего свитера и футболки, расстегиваю ремень на джинсах. И все это, не сводя с нее взгляда. Наслаждаясь выражением восхищения в серых глазах, когда они жадно скользят по моему обнаженному торсу и замирают на расстегнутой ширинке.

— Хочешь помочь? — хриплю я.

Огнева стыдливо прикрывает ресницы, облизывает губы, но сдвигает задницу мне навстречу. Ее ладони ложатся на мои бедра, все еще упакованные в джинсы. Тонкие пальцы задевают обнаженную кожу живота.

Блять, одно движение, и я просто кончу.

— Я передумал, — бросаю отрывисто, опрокидывая ее обратно на простыни. Так безопаснее. Я все сделаю сам.

Сдергиваю с себя джинсы вместе с трусами и склоняюсь над Булочкой. Тяну ее запах. Касаюсь губами ребер. Через шелковую ткань прикусываю зубами сосок, добавляя остроты. Вика в ответ на это выгибается и сладко стонет. Запускаю руку ей под юбку. Нащупываю пояс колготок. Оттягиваю те вниз и трогаю шелк трусиков, дразнящими похлопываниями пробираюсь под них, касаясь ее — горячей и влажной. Ее мягкий всхлип, как ножом по яйцам. Рикошетит в голову, в грудь, вспышкой сверхновой опаляет пах. С утробным рычанием я засасываю кожу на ее животе и с каким-то маниакальным удовольствием наблюдаю, как от этой грубоватой ласки она вся покрывается мурашками.

Просунув ладонь под ее ягодицу, сначала мну, потом тяну вниз ее юбку. Приходится отстраниться, чтобы освободить Вику от колготок и трусиков. Она пытается зажаться, прикрыться руками, но я не позволяю. Мягко и при этом безапелляционно убираю ее ладони. Удерживая их по бокам, развожу ее ноги в стороны и аккуратно, для пробы касаюсь там языком. А Булочка дергается. Жалобно стонет. Судорога удовольствия простреливает ее потрясающе сексуальное тело.

— Арсений, нет… — лепечет хрипло.

Поднимаю на нее глаза. Охуеваю от того, насколько она красивая: такая растерянная, с затуманенным похотью взглядом и бешено бьющейся на тонкой шее артерией. Смотрю на нее, впитываю, и легкие будто увеличиваются в объеме.

— Шшш, — шепчу я. — Расслабься. Закрой глаза. Чувствуй.

И она чувствует. О, как она чувствует!

Я трогаю ее языком, прикусываю губами. Посасываю. Втягиваю в рот. Жалю зубами. Надавливаю. Зализываю. Даю и забираю, пока она не начинает судорожно извиваться в моих руках, пока с ее губ не срывается бессвязная ерунда, пока ее бедра не идут мелкой дрожью, выдающей ее полное и такое охуительно прекрасное освобождение.

— Ар… Арсений… — выдыхает она, выгибая поясницу и до ломоты в затылке натягивая пальцами мои волосы.

Ее смущение. Ее тепло. Ее пряный вкус на языке. Ее сладковатый запах, щекочущий ноздри… В этот миг мое собственное желание становится таким сильным, что начинает причинять боль. Член надрывно пульсирует. В глазах темнеет. По венам разгоняется не кровь — жидкое пламя. Сердце несется галопом, отчаянно долбясь в ребра.

Я нетерпеливо срываю с Булочки лифчик — не хочу, чтобы между нами было что-то лишнее. Жадно набрасываюсь на ее потежелевшую от возбуждения грудь и готовлюсь войти в нее, но не делаю этот финальный бросок — пытаюсь поймать расфокусированный взгляд, чтобы убедиться, что желание взаимно.

— Вика?

— Да.

Маленькая. Это ее «да» — все, что мне нужно. Врываюсь в нее. Такую женственную, узкую, запредельно горячую. Затихаю, когда она морщится, давая ей привыкнуть к размерам. Давая себе возможность осознать ее тесноту и не кончить сразу. После начинаю двигаться. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, охреневая от того, с какой готовностью она подает бедра мне навстречу. Каждый толчок отзывается вибрацией в затылке и вспышками удовольствия по всему телу. Мыслей нет. Вместо них — выжженное поле. Понять, что происходит внутри, нереально. Всего много. Ее много. И адски мало. Стоит представить, что через две недели всего этого не будет — сердце такой бешеной тоской заходится.

— Вика… — хриплю я, вбиваясь в ее тело. Глубоко. Без остатка. — Блять, Вика…

Мы горим. Вместе. Плавимся в химической реакции тел, захваченных похотью и чем-то еще. Более глубоким, сокровенным, тревожным, таким, чему я пока не в состоянии дать определение.

Сгораем. Вместе. До блядского пепла.

Глава 43

Тори

Арсений — это наркотик, после сегодняшней ночи у меня нет ни малейшего сомнения. Даже зная, что утром будет мучительно больно, я все равно осталась с ним, чтобы перехватить дозу, позволила ему… Позволила? Топлю беззвучный стон в подушке. Господи, да я сама активно участвовала в процессе! Целовала его страстно и глубоко, отдавалась ему целиком и полностью, принимала всего без остатка…

За окном едва брезжит рассвет. Громов мирно сопит на соседней подушке, утомленный и удовлетворенный, а я спать не могу — снова и снова прокручиваю в голове события вчерашних дня и ночи, ощущая, как внутри все кровоточит и ломается. Зачем он это затеял, если знал, что его ждет Европа? И главное… почему я поддалась? Стоит представить, что через две недели он уедет, а я останусь, хочется выть от безысходности. Не вою только потому, что боюсь его разбудить. Это была бессонная ночь, а он до конца так и не оправился от болезни…

Стараясь не издавать лишних звуков, я медленно выскальзываю из постели, на ощупь ищу на полу свои вещи, торопливо одеваюсь, избегая смотреть на спящего Арсения. Боюсь, что если только взгляну — не уйду. Не смогу. А я и так максимально усложнила для себя наше расставание, чтобы увязать в нем еще сильнее. Хотя, куда сильнее? Ем, учусь, работаю с мыслями о нем, физически откликаюсь на каждое его прикосновение, чувствую его близость на каком-то совершенно новом для себя уровне, хочу постоянно быть рядом… Если это не любовь, тогда я не могу даже представить, что это такое. Но любить Арсения Громова — это ведь с самого начала абсолютно бредовая затея. Как же я так попалась?

Уже полностью одетая, я все же оборачиваюсь в дверях. В утреннем свете он выглядит еще более прекрасным, чем обычно: рельефные плечи, скульптурные скулы, копна непослушных темно-русых волос… Больше всего на свете мне хочется скинуть с себя ненужные вещи, вернуться в постель, забраться под одеяло и прижаться к крепкому горячему телу, которое этой ночью подарило мне столько сказочных мгновений, но я останавливаю себя. Настанет утро. Мы проснемся. И что тогда? Улыбаться Арсению, делая вид, что все в порядке, я не смогу, а устраивать ему сцены... На это у меня нет никакого права.

Жадно впитываю в себя его образ до тех пор, пока он и кровать не начинают расплываться перед глазами. Часто-часто моргаю, чтобы не дать слезам пролиться, а потом ухожу. Сбегаю, наверное. Потому что остаться — значит причинить себе еще больше боли, а я и так, кажется, едва выношу масштаб рвущей душу на части катастрофы.

Так странно. Всерьез я ведь на самом деле и не думала о каких-то долгосрочных отношениях с Арсением. Все произошло чересчур быстро, чтобы я успела вовремя нажать на стоп-кран. Но теперь, когда я точно знаю, что отношения между нами невозможны, у меня появилась какая-то нездоровая, почти отчаянная потребность в них. Это самая издевательская насмешка судьбы.

В общаге воскресным утром тихо и темно. Студенты или разъехались по домам, или крепко спят, поэтому я пробираюсь в свою комнату, не встречая никого по пути. Это хорошо — на обмен любезностями как ни в чем ни бывало я сейчас тупо не способна.