Мангазейский подьячий

— Сейчас разбудим, — солидно ответил я, прямо как настоящий боярин. Наверное.

Клава повернулась ко мне огромными, чуть испуганными глазами:

— Викешенька, ты не понимаешь! Они же Повелением усыплены!

Повеление, по своей сути — приказ, который нельзя не выполнить. Как особый мамин голос в одной из прочитанных мною в интернете книжек, помеси Простоквашино и Лавкрафта: «Когда таким голосом говорят «иди спать» — то спать укладывается весь дом, низколетящие птицы и проходящий мимо милицейский патруль». Но, как и любой приказ — оно не навечно. Потому что нет в этом мире ничего вечного. И выполняться он будет ровно столько же, сколько выполнял бы тот же самый приказ, только без Повеления, замотивированный по самые глаза обычный человек. А обычный человек не будет спать вечно, рано или поздно он проснется. Так что через сутки примерно мои девочки и так бы проснулись. Только нет их у нас, суток этих. Надо их сейчас будить. Только не проснутся они. Потому что сон под Повелением — все же необычный сон.

Нужно, чтобы кто-то Повелел им проснуться.

Я задумчиво посмотрел на связанную боярыню… Так. Стоп.

Развязывать ее — несколько рискованно. Тут рядом как минимум два человека, которым она может успеть что-то Повелеть. А я боярин еще молодой и как защитить своих людей от чужого Повеления…

Вот я болван.

Я же — сам боярин! И сам могу приказать им проснуться!

Правда, не знаю, как… Но могу же!

— Проснитесь! — гаркнул я. Даже Клава подпрыгнула от неожиданности.

Чёт не сработало…

— Викентий Георгиевич… Вы Повелеть должны… — осторожно произнес со спины Мурин.

Да я сам знаю. Что Повелеть, а не просто крикнуть. Морозова, вон, не кричала, просто сказала… у нее еще глаза при этом потемнели…

Так. Похоже, сначала нужно войти в особый режим, режим Повеления, так сказать. Понятно. Войти в режим. А как?

— Проснитесь. Проснитесь. Проснитесь.

Кажется, даже боярыне надоело слушать мои монотонные увещевания и она начала тихонько биться головой о пол. Ну или она так ржет, мне отсюда плохо видно.

Я сидел на коленях перед спящей Аглашкой и думал о том, что я — какой-то неправильный боярин. Даже Повелеть как следует — и то не получается.

Странно. Почему не получается-то? Мне казалось, что, когда я дотронулся до Источника, то вся информация о том, как пользоваться его силой, подгрузилась автоматически. Например, о том, как его в транспортное положение сверн…

Аааа!!!

Я застонал и начал биться головой о пол.

— Перед Повелением надо Богу помолиться? — с сомнением спросил Мурин у Клавы.

— Да нет… — растерянно спросила она.

— А что он делает?

Что делаю, что делаю… Головой о пол бьюсь! Той самой бестолковой головой, которой я забыл подумать!

Мой Источник — уменьшен, для переноски. А в таком состоянии доступ к его силе — НЕВОЗМОЖЕН!

Беги, разворачивай, б-боярин!

Глава 46

Я вам уже говорил, какой на Руси пекут вкусный и питательный хлеб? Нет? Странно. Знаете, чем он отличается от современного хлеба? Мякишем. Он совершенно не похож на современный. Он мягкий, упругий, жуется, как будто это не хлеб, а… да, чем-то на колбасу похоже, вареную. Хотя на вкус — хлеб и хлеб. Но, можно сказать — сочный, даже запивать не нужно. Корочка толстая и хрустящая и обалденно вкусная. И вроде бы пекут из обычной муки, но, честное слово — одного ломтя хлеба на завтрак хватает для того, чтобы наесться.

Ну, это в обычный день.

Я проглотил остаток ломтя, запил медом из кувшина и отрезал благополучно возвратившимся ко мне ножом пласт копченого мяса. Кажется — медвежатины, но я не уверен. Это Мурин что-то упоминал про медведей, но мясо ли от них или мясо у них отбили — я не разобрал. А сам Мурин уже скрылся.

Я перемалывал зубами кусок жесткого мяса, урча от удовольствия, как тот самый медведь. Таков уж откат у Быстрого Слова — есть хочется просто неимоверно. Благо, что моя семья оказалась настолько предусмотрительна, что запасла в подземельях приличное количество еды. Я даже присвистнул, когда увидел эти ряды бочонков с хлебом, мясом, рыбой, яблоками, ягодами… Да, прошло уже двадцать лет, но еда хранилась под мощным Сохранным Словом и до порчи еще лет десять бы пролежала точно. Хотя мясо уже стало жестковато…

Сюр, конечно: посреди церкви, заваленной мертвыми стрельцами, сидит, привалившись к стене, молодой парнишка в кафтане и жует хлеб с мясом, запивая хмельным медом.

Так. Откат заглушили, пора бы и один вопросик решить…

«Вопросик» так и лежал на полу церкви, связанный по рукам и ногам. И что с этим «вопросиком» делать — я еще не решил…

Тетя Анфия, когда я собрал свою бригаду в углу и тихонько попросил совета, развела руками и сказала, что лично ей — все равно. Ровно так же пополам было и Клаве, она Морозову лично не знала и никаких чувств к ней не испытывала. Мурин, который вроде как должен был ненавидеть Морозовых ненавистью, наследованной отцом, пожал плечамии сказал, что боярин здесь — я, и что я решу, то он и сделает. Александр, напрягшийся было — одно дело, стрелять по напавшим на тебя и другое, хладнокровно решать жить связанной женщине или умереть — радостно воспользовался той же отмазкой. Аглашке было не до таких сложных вопросов — она смотрела на меня влюбленными глазами и, похоже, вообще не слышала, о чем я ее спросил. Дита предложила намазать боярыне нос медом и отпустить. На мой, согласитесь, логичный вопрос, который означал «Зачем?» а прозвучал как «А… э… на… уэ… а?», она ответила, что после этого боярыня будет всю жизнь жить в мучениях. Пытаясь понять, что это такое с ней сделали.

Я повернулся к молчащей Насте. Та стояла, прислонившись лопатками к стене, и задумчиво смотрела на Морозову. Единственная из всех нас, кто имел полное право на месть. Морозовы убили ее мать.

— Настя…?

Молчание. Напряженный взгляд, не отрывавшийся от Морозовой.

— Викеша… Я ведь хотела ее убить. Найти и убить. За маму… и вообще. Убить. Уничтожить. Порубить на куски, посыпать их солью и разбросать по полю. Мне даже снилось, как я ее убиваю. А сейчас… Я смотрю на нее…

Настя подняла на меня взгляд, полный слез:

— Я не могу. Она — гадина распоследняя, но не могу! Ну почемуууу?!

Мне уткнулись носом в грудь и зарыдали. Откуда-то сбоку возник Александр, недовольно пыхтящий, но не решающийся возразить против того, чтобы его… кхм… хозяин, да… успокаивал девушку, которая ему нравится. Осознав, как я при этом выгляжу — довольно мерзко, надо признать — я чуть не зарычал. И Александра я прекрасно понимаю, и Настю вот так просто оттолкнуть не могу, она мне тоже не чужая. И что делать — не знаю.

— Настя… — мой мастер-зеркальщик осторожно дотронулся до вздрагивающего от всхлипываний плеча. Настя настороженно замерла, — У меня отца убили. И дядю. И старшего брата. Тот англичашка, помнишь?

Настя тихо что-то прошептала мне в кафтан.

— Когда он на нас тогда напал — я… испугался. Вы, девочки, меня защитили, Викентий Георгиевич — защитил, а я… я побоялся выйти и встретиться с ним лицом к лицу.

— Ты потом меня защищал от стрельцов… — невнятно пробубнила Настя.

— Я и тогда боялся. Но после того случая я решил, что в следующий раз лучше умру, чем спрячусь за чужие спины. Так вот, Настя — если бы у меня в первый раз хватило смелости, я бы убил этого англичанина. За отца, за брата, за дядю. Но потом, когда его схватили и связали… Я бы тоже не смог его убить. Это неправильно — убивать безоружных и связанных. Сколько бы права на месть у тебя не было бы.

Настя помолчала, потом подняла на меня покрасневшие глаза:

— Викеша… Решай сам. Я не могу ей мстить. Сейчас — не могу.

Я мысленно взвыл.

Помните, в «Трех мушкетерах» была такая Миледи? Ее мушкетеры еще казнили в конце, за то, что, кажется, она отравила невесту Д’Артаньяна. Мне частенько попадали ср… споры в интернете на тему — могли они ее казнить или же права не имели. С одной стороны — вроде бы как крови она у них попила изрядно и оставь они ее в живых, продолжила бы это вампирское занятие. С другой же — вроде бы как самосуд, и вообще, как в том анекдоте: «Она же красивая!». А знаете, что самое главное?