Страница 14 из 20
— А я точно знаю: ходят они в тайге. А на том берегу речки, возле омута, Лешатик живет.
Левку дед замучил пространными рассуждениями о том, что заправлять машину следует не бензином, а стоялой и ржавой болотной водой. Она экономичнее любого горючего, и добывать ее труда не стоит.
— Самое главное — сколько хошь воды болотной. Задирай портки, залазь и черпай в канистру. Только бери погуще, самую что ни на есть ржавь.
Теперь дед ругался с секретаршей, которая просила его обождать.
— А ежели у меня горит? — сипел простуженно дед — тоже поработал на дамбе. — Ежели терпеть время не указывает? Тогда как?
— Экстренное сообщение! Дедушка поймал Лешатика!
— Цыть! Надсмешники!
Дед засеменил, подбираясь к двери директорской комнаты, но был перехвачен расторопной секретаршей.
— Дедушка, дедушка! Присядьте, подождите.
С треском распахнулась дверь, Джоев стукнул кулаком по столу.
— Все ко мне. Быстро! Слушайте, город приказывает мне сдать в торговую сеть десять центнеров рыбы. У них нехватка. О производителях, понятно, и речи быть не может — их губить не дадим. Требуют другое. — Джоев сердито потряс трубкой. — Подросшую молодь…
— Как? Из шестого и седьмого прудов?
Мы опешили: ведь это самое настоящее истребление. Молодь пойдет на вес.
— Значит, не согласны? — подмигнул Джоев. — Слышите, Василий Гаврилович? Коллектив не согласен, считает подобное решение ошибочным.
— И вредным, — вмешался Алик. — Принципиально вредное решение. Безобразие!
— Слыхал, Василий Гаврилович, глас народа? Нет, совсем не демагогия. Ты пойми, сейчас молодь мелкая, с ладонь. Сколько ее пойдет на центнер? А подкормим, вырастим, и каждая рыбка потянет до десятка килограммов…
Джоев еще долго уговаривал невидимого Василия Гавриловича, сердито постукивал ладонью по столу. Дед внимательно слушал, поддакивал и тоже стучал корявым кулаком. Джоев повесил трубку.
— Тяжело с начальством разговаривать.
— Верно, кашатик. Начальштво не любит, когда ему вшпоперек. Ох, не любит.
— Ничего не поделаешь, иногда приходится, — улыбнулся Джоев. Старик сочувственно закивал.
— Уж ты, кашатик, ш начальштвом поаккуратней. Начальштво-то — оно от бога.
Все рассмеялись. Джоев повеселел, спросил старика, зачем тот пришел. Дед, вспомнив свое дело, скрипуче закричал:
— Это как же понимать? Воруют рыбу, а ты молчи?
— Что вы, дедушка, — засмеялся Джоев. — До такого пока не дошло. Атаку отбили…
— Сказываю — воруют, стало быть, воруют. Браконьерничают. На телеге приезжают. Вчера пудиков пять энтих дальневосточных рыбин шатанули!
— Как это — шатанули?
— Ну пымали и уволокли.
— Наших амуров?!
— Их, батюшка, их самых.
Черт возьми! Замечательных акклиматизировавшихся рыб, с которыми было столько возни, растаскивают и продают на самогон! Уголовное дело. За такое следует судить.
— Что же ты, дедушка, их не задержал?
— Так их трое здоровущих, а я один. Было б хошь двое…
Дедушку ветром качает. Интересно, как бы он стал задерживать «хошь двоих здоровущих»?
Джоев прошелся по комнате.
— Нужно организовать у прудов дежурство. Одному старику, ясно, не справиться, хоть он и смелый джигит.
Первыми в ночное дежурство выделили Генку Черняева и Колчина. Патрулей собирали торжественно, напутствовали. Со смехом и шутками дошли до прудов. Ночь выдалась теплая, лунная, уходить не хотелось. Сели в кружок, разожгли костер. Клава предусмотрительно прихватила хлеб и немного сыра. Женечка Ботин бренчал на гитаре.
Женечка заиграл «Глобус». Эту песню мы пели много лет подряд, и получалось неплохо. Потом спели еще. Пришли Шуро́к, Сева, Иришка и Борода. Борода тотчас включился в хор и заглушил его. Слух у Бороды неважный, но данные протодьяконские.
Когда песни наскучили, Генка Черняев стал демонстрировать силу, переломил о колено деревце, легко поднял одной рукой Левку: тоже надо уметь — Левка весит без малого семьдесят. Девчонки восхищались. Довольный Генка расхаживал по берегу, пугая лягушек.
Снова зазвенела гитара. Бурун запел что-то унылое, жалостливое.
Бабетка восторженно зааплодировала.
— Романтика! Слова-то какие замечательные.
— Блатная романтика, — сердито заметил Алик. — Правда, за последнее время такие песенки перекочевали из неких сугубо прозаических мест в мещанские салоны.
— Началось, — страдальчески поднял брови Женечка Ботин. — Алик в своем репертуаре. Сейчас прозвучат великие обличения современного мещанства. И не надоело тебе?
— Ты помалкивай, бездумное существо. Ненавижу определенный сорт людей! Жертвы моды. Умишко крохотный, своего мнения не имеют, а перепевают, подражают, подделываются.
— Еще Маяковский говорил: не подделывайтесь под Маяковского, делайте под себя.
— Ты, Левка, любую серьезную тему сводишь к шутке! А шутить совсем не следует. Нынешние мещане — страшные люди.
— Нельзя ли выражаться пояснее?
— Можно. Пожалуйста. Дело в том, что некоторые люди живут в общем совершенно бесцельно. Без идеи. Едят, покупают, размножаются, умирают. Схема примитивна и предельно проста. Должность — оклад — квартира — обстановка — машина. Пожалуй, все.
— Чем же это плохо — машина, квартира?..
— Тем, что бездумно живут. Во имя брюха и барахла. Вот за что выкладываются!
— Ты, Алька, странный идеалист. На песенки напал!
— Хороши песенки!
— Народное творчество, — отбивалась Бабетка.
Бурун добавил:
— Фольклор называется.
— Твой фольклор создан всякой мразью! Выжигать его надо. Принципиально уничтожать.
— Мало каши ел. Руки коротки.
Алик вдруг прислушался. Невдалеке тарахтел мотор. Мотоцикл… Ночью? Кто бы это мог быть? А вдруг браконьеры?
Мы повскакали на ноги, по серой воде заметались отблески костра, длинные косые тени. Мотоцикл приближался. Он свернул с дороги, неуклюже вскарабкался на бугор и, поскрипывая коляской, остановился. За рулем сидел Афанасий, а в коляске — Джоев.
— Как дела, ребята? — крикнул Джоев так громко, что над прудами заметалось многократное эхо. — Вот решил посмотреть, как вы тут караулите.
— Очень хорошо, товарищ директор, — ответила Бабетка и тотчас достала зеркальце, поправила локоны.
Джоев подошел к берегу. В затопленных водой прибрежных зарослях булькало: играла рыба.
— Самый клев в эту пору, — сказал Афанасий. — Забросить бы удочку.
— С удочкой тут делать нечего, — рассудительно заметил Генка. — Рыбка солидная, вмиг леску сорвет.
— С бреднем, конечно, способнее, — добавил Джоев. — Но, друзья, к сожалению, наш разговор носит сугубо теоретический характер. Придать ему практическое направление мы не можем.
— Тогда будем только любоваться, — сказал Алик.
Директор кивнул. Афанасий отвел мотоцикл к сосне, вытащил из коляски брезент, расстелил на траве.
— Поужинаем, товарищи, — предложил Джоев. — Мы тут кое-что прихватили. Давай, бригадир, работай.
Афанасий достал корзинку с продуктами, не спеша нарезал колбасу и холодное мясо. Охотничьим ножом вскрывал консервы, ворчал:
— Рыбьи консервы жрать. И в эдаком месте, где рыбы навалом. Грешно!
— Государственная собственность, — серьезно сказал Алик. — С ней шутить не полагается.
— Алька это точно знает, — добавил я. — У него в школе по обществоведению пятерка была…
…Утром узнали — на дальнем пруду побывали браконьеры. На берегу нашли кусок порванной сети и несколько оброненных снулых рыб…
Джоев отправил меня и бухгалтера в город закупить книги для библиотеки.
Вертолет стоял на крохотном «пятачке» — утоптанной полянке. Вокруг росли высокие сосны. Летчик, молодой красивый парнишка в щегольской фуражке и желтых с раструбами перчатках, стоял, небрежно прислонившись к своей зеленой стрекозе, и курил изогнутую трубку с головой Мефистофеля. Рядом на сундучке сидел наш бухгалтер. Он всегда брал с собой сундучок, куда бы ехать ни приходилось — в бригаду, в город или на заимку к знакомому таежнику. Бухгалтер предусмотрительно захватил с собой брезентовый дождевик, хотя погода стоит отличная.