Страница 12 из 20
Афанасий морщил лоб, досадливо крякал:
— Чудной какой-то. Да и тоскливый, однако. На перекуре отойдет в сторонку и глядит, глядит за речку, на супротивный берег. А чего там такого узрит? Ровнота одна, аж до самого горизонта. Смотреть нечего, а он глядит.
Однажды после очередной февральской метели бригада вышла расчищать снег на озере, потом стали лепить снеговика и воздвигли здоровущую снежную бабищу.
Иришка притащила упирающегося Бороду и поставила рядом со снеговиком. Здоровенный был снеговик, а рядом с нашим Бородой казался приземистым. Борода гордо выпятил грудь, подбоченился.
— На берегу пустынных волн стоял он, дум великих ноли, — заорал Левка. — Великих рыбных дум!
Борода потихоньку сгреб ком снега. Снежное ядро, пущенное с приличного расстояния, но с изрядной силой, сбило Левку. Но он тотчас вскочил.
— Наших бьют! Сейчас я, братцы, с ним один на один. Вперед! А вы, семеро, за мной. Круши Бороду!
Ребята налетели на Бороду. На помощь ребятам с визгом устремились девчонки. Борода весь сжался, попятился и неуклюже поскакал по снежной целине.
Афанасий недовольно качал головой:
— Сбесились! Ну ты глянь, что сочинили, все кругом испахали, а еще ученые люди и…
Но закончить бригадир не успел: подкравшийся сзади Левка пихнул его в снег.
— Пошто?! Меня! Ах, лешак тебя заешь! Ну погоди…
Мы возились в снегу, оглашая окрестности веселыми воплями, и только один Шуро́к стоял, опираясь на лопату, и с интересом смотрел на развернувшееся сражение. Я бросил в него снежок. Снежок крепко хлопнул Шурка́ в ухо. Шуро́к погрозил мне рукавицей и неожиданно улыбнулся…
К полудню все устали, слышны только размеренные удары пешней о толстый лед. Я думал, что проруби прорубают топором, отсюда и название — прорубь. Ничего подобного. Сначала нужно снег расчистить, потом бить ломом, пешней, потом выгребать из углубления ледяную крошку, потом снова долбить.
— Фф-ух! Жарища!
Левка сбросил полушубок, куртку, остался в одной ковбойке. Афанасий замахал руками: остудишься. Но Левка нарочно распахивает пошире ворот: пусть все видят. Генка Черняев разделся до пояса.
Афанасий ошеломленно уставился на Генку.
— Ты что? Заколеешь! Одевайся немедля!
Генка рассмеялся.
— Вы, сибиряки, страшные мерзляки. То есть мороза вы не боитесь, в пятьдесят ниже нуля на улице работаете, но вот в теплое время без пиджака, кепки не покажетесь, а уж в комнате должно быть обязательно тепло, как в бане.
— Ха! Чудак! На то и хата, чтоб в ней тепло было. На то в ней печь сооружена. Экой ты недогадливый.
Афанасий сердито замахал пешней.
Я долбил прорубь вместе с Левкой, Аликом и Шурко́м. Все трое действовали по-разному. Левка обрушивался на лед с яростью, ругательски ругал его за неподатливость, свирепел. Алик сопел и покряхтывал, Шуро́к бил сильно.
Подошел Афанасий, объявил перекур. Левка с Аликом с наслаждением затягивались, я стоял рядом «за компанию», а Шуро́к все так же равномерно долбил лед ломом.
— Вот. Пробил до воды…
— Вот и ладно, — оживился Афанасий. — Рыбка тебе первому спасибо скажет. Она, горемыка, сейчас задыхается подо льдом.
— Кислородное голодание, — тотчас пояснил Алик.
Шуро́к вдруг крикнул:
— Смотрите, смотрите, рыба выплескивается, на лед лезет!
Ребята подбежали к проруби. В небольшое отверстие набились толстые рыбы, они жадно хватали воздух квадратными ртами, на льду билась, осыпая блестки чешуи, выпрыгнувшая рыбина, мокро хлюпала хвостом.
Афанасий втиснул рыбину обратно в воду, оттеснив прочих. Но рыбы не ушли вглубь, а продолжали тесниться у проруби.
За зиму сделали немало. Джоев ездил в Москву, утвердил смету и привез кучу новостей. Оказывается, различные ведомства поспорили из-за нас. Победило Министерство рыбной промышленности, и теперь мы числимся за ним. Название у нас теперь длинное и сугубо научное — Исследовательская рыбная станция. Вернее, база при рыбной станции, а сама станция будет создана на Иртыше в восьмистах километрах отсюда. Наши ученые — Борода, Сева и Иришка в восторге. Пристают ко всем с проектами. Мы отнеслись к новости сдержанно: неизвестно, чем это пахнет для рядовых строителей. Может быть, перебросят на другие объекты? Разбросают, а мы привыкли быть вместе.
Четвертая бригада — там восемь наших ребят — загуляла и два дня не работала. Джоев издал суровый приказ, бригадира сняли, комсомольцам здорово досталось на собрании. Особенно резко выступал на собрании Иван Федорович. Примерно в таком же духе говорил и Пшеничный.
Весной начались неприятности. Едва Серебрянка очистилась ото льда, пришел катер. И произошло чрезвычайное происшествие. Четверо наших решили уехать. Об этом мы узнали случайно. Красноносый пьянчужка в тельняшке отозвал меня в сторонку, поманил Алика и Левку.
— Хотите, и вас устрою? На пару бутылок подкиньте, и порядок!
— Куда это вы нас намереваетесь устроить? — сухо спросил Алик.
— Да еще за столь дорогую плату, — добавил Левка. Матрос хитро подмигнул:
— Куда ваших четверых, туда и вас. На катер. Осточертело, поди, в тайге пропадать? По дому, поди, соскучились? Так вот, ежели желаете, берите по-быстрому расчет, мне две бутылки — и айда. Привет рыбхозу!
— Погоди-ка, морской орел, какие четверо?
— Три девки и парень. Долгогривенький такой.
Мы помчались в контору.
— Товарищ директор, это правда? Как вы могли отпустить?
— Не горячись, дарагой, кровь испортишь. Что значит — «не отпускай». Нет такого закона — «не отпускай». Раз захотели уехать, обязаны отпустить. Они же добровольно приехали, добровольно и уезжают. Знаю, что людей не хватает, да что поделаешь? Ничего, дарагой, не поделаешь.
Мы побежали обратно к пристани. На катер нас не пустили.
Левка заорал:
— Дезертиры! Трусы! Шкурники!
Женечка Ботин стоял на палубе, привалившись к рубке, курил и поплевывал в темную воду.
— Дезертир! Скотина!
— Ну чего, ну чего? — лениво сказал Женечка. — Год отработал. Хватит. А оскорбления не аргумент, я их отметаю.
— Тунеядцы! Битлз несчастный!
— Битлзы, к вашему сведению, популярнейшие певцы и музыканты, а тунеядцем сроду не был и не буду. Пишите письма крупным почерком!
Левка вдруг утих, подозвал Генку Черняева, Алика и Клаву.
— Совет нечестивых, — посмеивался с палубы Женечка.
«Совет нечестивых» продолжался недолго. Раздался восторженный крик.
— А я принципиально не согласен! — сказал Алик.
— Детки, ша!
Левка с Черняевым пошли к трапу.
Возле трапа стоял Красноносый. Генка Черняев прикурил у него, вежливо поблагодарил.
— За мной! — крикнул Левка и побежал по трапу. Его обогнал Генка и сгреб в охапку оторопевшего Женечку.
— Чемодан! Тащи его чемодан!
Левка уже нес чемодан. Женечка вопил. У Красноносого вытянулась физиономия.
— Разбой!
— Разбой, разбой, — охотно подтвердил Левка. — Сейчас убивать его будем…
Вечером Женечка как ни в чем не бывало рассказывал о неудавшемся отъезде и сам смеялся весело и беззлобно. Таким уж был Женечка Ботин. Джоев хохотал так, что поперхнулся и долго, трескуче кашлял, хватался за сердце, вытирал платком малиновое лицо.
— Не постареешь с вами! Ей-богу, не состаришься! Двести лет буду жить. Ай, маладцы, ай, разбойники!
Вечером мы с Катей долго гуляли вдоль берега Серебрянки. Днем проездом заскочил Пшеничный, я видел его в конторе, потом он побывал у Кати. Об этом я узнал от вездесущего Левки. Левка погрозил пальцем и многозначительно изрек:
— Будь начеку, Смирный. Обойдут тебя на поворотах.
Катя в ответ на мой вопрос рассмеялась:
— Ревнуешь?
— Просто хочу знать… В конце концов давай внесем ясность…
— Боже, какие слова! Эх, Смирный, Смирный, хороший ты мальчик, только опоздал родиться. Ты знаешь кто — ты продукт не своей эпохи.