Страница 8 из 136
Эта легенда, по-видимому, содержит в себе зерно истинных событий. Во всяком случае, известно внимание, с которым относился к сведениям о далеких иноземцах великий философ древнего Китая. Так, раздумывая над нескончаемыми беспорядками в своей родной стране, он однажды, "питая гнев", произнес знаменитые слова о том, что только у девяти племен иноземцев можно жить в спокойствии и порядке. Конфуций с негодованием отвергал традиционно презрительное отношение представителей правящей элиты княжеств к варварам-иноземцам, которых они неизменно "подозревали" в невежестве, отсталости, сохранении "древнего" в обычаях и культуре. Когда Миньгун высказал нечто подобное в связи с эпизодом со стрелами, Конфуций, опровергая такие заключения, произнес, негодуя: "Почему следует презирать их? Благородный муж обитал там. Имел также учеников, имел желтого феникса". Далее последовали не менее примечательные слова: "Я верю в древнее и люблю его. Я ревностно ищу в нем познание". Если к сказанному добавить, что, по отдельным сведениям, Конфуций желал жить в краю иноземцев, называя его "безыскусным и обильным источником человеколюбия и почтения, превосходства и справедливости", то уважительное отношение философа к соседним с Китаем народам окажется бесспорным.
Однако главное, на чем следует заострить внимание, заключается не в самом факте поднесения стрел сушенями, а в событиях, которые, насколько можно догадываться, стояли за ним, раскрывая подоплеку контактов между чжоуским племенным союзом и сушенями. Оказывается ранее, готовясь к решающим сражениям с иньцами, У-ван — глава союза чжоуских племен — сначала "заручился поддержкой" сушеней, "варваров" севера. По-видимому, они уже тогда пользовались на востоке Азии достаточно громкой славой храбрых ратников, поэтому У-ван специально продумал и осуществил план подключения их к борьбе с Инь. Теперь не восстановить обстоятельств переговоров, "проложивших путь на север" послов чжоуского У-вана с вождями сушеньских племен. Но в данном случае важно просто констатировать чрезвычайно примечательный факт старания его непременно "заручиться поддержкой" тех, кто находился в стратегически важном районе — в тылу Инь на севере. Не менее примечательна история последовавшей затем борьбы У-вана с восставшими против него братьями Гуанем и Цаем, которые, пытаясь выйти из состава Чжоу, поставили молодое государство на грань катастрофы и распада. Как выясняется, в этот решающий момент У-ван снова обратился за помощью к сушеням и, очевидно, именно они помогли ему ликвидировать смертельную для судьбы страны угрозу.
Учитывая общую ситуацию в бассейне Хуанхэ в начале эпохи Чжоу, нельзя не прийти к заключению, что сушени представляли собой далеко не простую пешку в сложной политической игре, которая велась тогда на востоке Азии. Не менее любопытны сведения по истории сушеней периода, последовавшего за временем правления Чэнвана и Кан-вана, когда, если верить "Шуцзин", дикие племена на востоке были разбиты, а сушени принесли дань. Что стояло за этим событием — раскрывает рассказ о том, как сушени в годы чжоуского Му-вана по каким-то причинам, возможно, из-за очередных попыток "проложить дороги" в их коренные земли, стали инициаторами союза всех "девяти племен восточных иноземцев". Присвоив себе новое имя Сюйи, сушени двинули войска на столицу Чжоу. "Свирепствуя", как сообщает источник, они успешно продвигались на запад и через некоторое время достигли Хуанхэ. Чем закончился поход — остается, из-за отрывочности сведений, тайной. Вероятно, чжоускому Му-вану в конце концов удалось утихомирить северян. Известно, что позже, когда циньский князь попытался обезопасить свои границы от нападений восточных иноземцев, прежде всего он приказал министру Инбо составить повеление о подкупе сушеней. Но, по-видимому, их не удалось вывести из игры. Дерзкая военная операция союза племен "девяти восточных иноземцев", который возглавили вожди сушеней, не оценена пока в той мере, в какой она заслуживает того.
Японский историк-востоковед X. Икэючи, который посвятил сущеням специальное сочинение, высказал предположение, что посольства сушеней не прибывали к императорским дворам доханьской эпохи, а сведения о них — выдумка. Приведенные выше эпизоды из политической истории иньско-чжоуской эпохи, в которых фигурируют сушени, показывают, что дело обстояло не так. Реальность поднесения подарков подтверждают, в частности, "Бамбуковые анналы" ("Ичжоу шу"), где отмечается факт представления цзишенями императору Чжоу большого оленя или лося. Внимания заслуживает и закономерность появления послов сушеней в самые, пожалуй, критические моменты чжоуской истории. Возникает подозрение: не провоцировались ли порой престижные для определенных политических сил Чжоу посольства сушеней, подносящих дары с экзотическими стрелами из дерева ку с насаженными на них каменными наконечниками ну?
Подоплеку появления посольств, очевидно, обусловленную канонами престижного порядка чжоуского двора, раскрывает эпизод, связанный с попытками министра Инбо подкупить сушеней ради безопасности северных границ Китая. Возникает мысль об иных аспектах установления контактов с сушенями. О том, что так оно и было на самом деле говорят события истории конца Инь, периода Трех царств, Вэй, У и Шу, а также Западной и Восточной Цзинь, охватывающих хронологический отрезок времени в несколько веков.
Какие-либо сведения о сушенях, в том числе сообщения о прибытии их посольств с подарками, отсутствуют в хрониках эпохи Цинь и Хань. Источники более позднего времени с удивлением отмечают, что в годы правления императоров династий Цинь и Хань послы сушеней не посещали Китай. В "Цзинь ши" (глава "Сушень") написаны примечательные слова: "Даже славные династии Цинь и Хань не смогли заставить их платить дань"! Правда, в тон же "Хань шу", при описании событий 1 года эры юанькан правления знаменитого У-ди, приводятся сведения об указе императора, в котором он гневно осуждал сушеней за то, что они не пришли ко двору. Можно ли отсюда сделать вывод, что сушени в предшествующие годы эпохи Хань приходили в Китай? Вероятнее всего, нет, и У-ди гневался чисто риторически. Во всяком случае, подобный вывод не противоречит фразе "не смогли заставить платить дань", а напротив, подтверждаем ее. Сушени, видимо, сохраняли независимость от Хань. Такое предположение, как увидим далее, находит объяснение в событиях политической истории Маньчжурии и Кореи последних веков до нашей эры и первых веков нашей эры. Что касается более позднего времени, то в соответствующих документах не только внезапно возрастает количество упоминаний о приходе послов сушеней, но также, что значительно важнее, впервые появляются бесцепные в подробностях, истинно этнографические описания как самого народа, так и земель, которыми он владел.
Остановимся, однако, на анализе одной из главных проблем. Какие обстоятельства вызвали приход первых после очень длительного перерыва посольств сушеней? Что в действительности скрывалось за такими дипломатическими акциями? Каким образом удалось собрать сведения о подробностях жизни одного из племен "восточных иноземцев", особенностях их страны и места ее расположения в пределах границ северных земель?
Учитывая результаты предшествующего анализа событий, связанных с сушенями, можно априори предположить далеко не случайный факт первого появления их послов в период, когда на севере Китая окрепло могущество государства Вэй. Именно тогда в "Анналах" государя Мин-ди (гл. III "Вэйчжи", записи пятого месяца четвертого года эры цинлун) в 236 г. появилась знаменательная запись: "Племя сушеней подарило стрелы ку". Как и правители двух других царств, на которые распалась взорванная противоречиями, раздорами и войнами империя Хань, вэйский император Мин-ди стремился всеми силами продемонстрировать свое величие перед соперниками-соседями. Можно ли представить более весомый показатель своих добродетелей и влияния на дела всей Поднебесной, чем распространение слухов о прибытии ко двору послов легендарных сушеней, тех самых, кто, как известно, преподносили стрелы из дерева ку Шуню, Юю, а также целой череде могущественных чжоуских правителей? Хитроумный Мин-ди к тому времени, накапливая силы к предстоящей борьбе с соперниками, активно готовился к захвату Ляодуна, где с позднеханьского времени делами в губернаторстве Пинчжоу вершило, сохраняя независимость от Китая, семейство Гун-сун, главная резиденция которых находилась в Сянпине (современный Ляоян). Пинчжоу, где тогда правил сын Гун-суна Вэнь-и (он же Юань), располагалось в беспокойном соседстве с восточными иноземцами, в том числе, с могущественными корейским государством Когурё, племенами фуюй, а также сушенями. Однако угроза, нависшая над Пинчжоу со стороны Вэй, не без основания представлялась Вэнь-и смертельной, не сравнимой с тем, что можно было ожидать при самом неблагоприятном развитии событий во взаимоотношениях с дуни, "восточными иноземцами", то есть с корейскими и тунгусо-маньчжурскими племенами Дальнего Востока. В такой ситуации появление посольства сушеней в 236 г. при дворе вэйского Мин-ди следует рассматривать как предупреждающий шаг Вэнь-и. Он, демонстрируя, как посредник, свою лояльность Вэй, организовал прибытие послов из страны, с которой, судя по всему, поддерживал контакты.