Страница 8 из 27
— Я! Я! — выскочил лавочник.
Отряд оживился. Все вызывались добровольцами. Командир выбрал в разведывательную группу лавочника и двух пожилых хуторян.
— Вы будете командовать.
— Вот бы Элли теперь на меня поглядела, — сказал лавочник.
Мужики сообща снесли за излучину — метров за триста — четыреста вниз по течению — хозяйскую лодку. Разведчики переправились через реку и спрятали лодку в прибрежных камышах.
Отряд расположился на опушке леса.
На мосту, в километре от отряда, появился транспорт. Сначала проехал грузовик. За ним шла легковая машина, потом пять человек на телегах. Грузовик, задрав нос, поднялся с моста на поле. В центре кузова возвышалось что-то белое, похожее на цинковый гроб, а по бокам стояли две елочки. Из ложбины у моста выбрался и встал во весь рост какой-то человек. Казалось, что у него четырехугольная голова. Через три метра от него из канавы вылез другой человек и тоже встал у дороги. Потом поднялся третий… По мере того как похоронная процессия двигалась через поле, там вырастал почетный караул. Скоро вдоль дороги, от моста до самого леса, выстроилась целая цепочка. Медленно, словно колеблясь, солдаты, прятавшиеся на опушке леса, последовали примеру противника.
— Маурица хоронят, ребята! — сказал кто-то.
Через поле от дороги в сторону Койвуранта направился человек. Каждый раз, перепрыгивая через канаву, он взмахивал руками. Командир пошел по полю ему навстречу. Они встретились и, точно отражения, встали друг против друга. Потом вместе дошли до опушки.
— Из-за похорон все наше ученье пошло насмарку, да что поделаешь. На этот раз придется прервать. До отпевания в церкви все равно уж не разработать другой диспозиции. Надеюсь, в следующий раз больше повезет, говорил окружной начальник. Потом он пошел в Койвуранта и позвонил в деревню, велел машинам, которые там находятся, забрать тех, кто остался на берегу реки.
— Когда они прибудут, скажите им, чтобы расходились. Ученья окончены, наставлял командир молодого хозяина.
Тот зашагал к дому и приветствовал появившегося из-за угла окружного начальника, лихо отдав ему честь.
Отряд потянулся через поле в сторону шоссе. Дождь прекратился. Когда солдаты выбрались на дорогу, тучи рассеялись и выглянуло солнце. Кое-где показалось синее небо.
— Воздух! — крикнул командир.
Разведывательная группа на другом берегу реки шла по узенькой лесной дорожке, вдоль которой лежали кучки битого кирпича.
— Чья это дорога? — спросил лавочник.
— Суометси. Это его дорога к картофельной яме.
— Я, кажется, наболтал там лишнего, — сказал лавочник. — Трепался больше, чем положено. Ну и ладно. Они ведь все знают, что я люблю языком почесать. Лавочник остановился.
— Я, ребята, даже по-французски знаю: жи вотр эжет, бегуза кустик.
Сзади послышался грохот телеги. На ней ехал человек с серым лицом. Все остановились поздороваться.
— Отвозил на станцию компанию Лийсы, — объяснил подъехавший.
— Послушай, Суомется, — сказал лавочник. — Напрасно ты весной не купил сеялку. Теперь они подорожали, словно постройки Хильи, когда из окон не стало видно ничего, кроме неба. Но я знаю, что делать. Давай пошлем заказ и пометим его задним числом, тогда получим по старой цене. Я и раньше так делал, всегда получалось.
— Видно, Маурица хоронят, — сказал Суомется.
— Что же не пошел на похороны? — заметил один из хуторян.
— Надо было пойти, но как-то так получилось…
— Быстро пришлось Маурицу собраться — не по приглашению, а по приказу, — сказал лавочник.
— Да-а, история… Но пойдемте, ребята, кофе пить, — предложил Суомется.
— Спасибо. Мы, правда, только что пили в Койвуранта, — ответил лавочник.
— Ну и у нас можете выпить.
Лавочник и его спутники забрались на телегу. Они стояли в затылок друг другу, каждый держался двумя руками за ремень впереди стоящего. Только лавочник схватился за подол рубахи Суометси. Когда телега натыкалась на кучу кирпича, ездоки так стремительно делали шаг вперед, что раздавался треск. Когда колеса вылезали из рытвины, они делали шаг назад.
Хозяин пригласил их в комнату, а сам пошел в кухню и велел женщинам приготовить кофе. Женщины что-то затараторили, возражая ему. Воскресный день, время идти в церковь, а эти только чужие поля топчут. Хозяин закрыл дверь и совсем скрылся на кухне.
Так как все гвозди на стенах были заняты, гости не могли повесить свои винтовки и составили их пирамидой на полу. Там они и стояли, как положено по уставу. Лавочник уселся в двухместную качалку. Поскольку Суомется задерживался, один из хуторян растянулся на диване. Второму тоже захотелось лечь, и он примостился рядом с приятелем. Суомется вернулся в комнату и сел на стул.
— Что-то разморило меня, — сказал тот, что лежал с краю. Хозяйка внесла кофе, и все сели к столу. Один из хуторян, свесив ногу на пол, прикорнул на диване.
— Моя нога… Моя нога… — застонал он.
— Эк его, всегда он во сне кричит, — сказал другой хуторянин.
— Моя нога… Моя нога… — монотонно и жалобно кричал тот.
Лавочник встал, положил ногу спящего на диван и начал рассказывать, какой сон приснился его жене:
— Она говорит: пришли к нам гости, Хелениус пришел. Она пошла варить кофе. Потом налила чашки и вернулась на кухню. Она, вишь, заметила, что в кофейнике лежит какая-то дрянь. Там оказались мои грязные носки. Она не решилась наливать по второй чашке. Сказала, что никак не может, раз мои носки в кофейнике. Я будто бы пришел на кухню — заставляю ее еще налить, а она ни в какую, но и мне не решается сказать, что в кофейнике носки…
— Моя рука… Моя рука… — послышалось с дивана.
— У него рука затекла, — решил лавочник, встал и вытянул руки спящему.
— Мой живот… Мой живот…
Из радиоприемника на кухне доносились слова молитвы — передавали богослужение.
— Неужели уже обедня идет? — удивился лавочник.
— Проясняется, — заметил один из хуторян.
— Где? — спросил лавочник.
— Да там, на улице.
Ящики с гвоздями
Справа лежал огромный серый и неподвижный, как труп, Финский залив. Даже днем там был беспросветный мрак. Волн различить невозможно было, сколько ни вглядывайся. Песчаный берег терялся в далекой дымке.
С нашей гряды хорошо просматривалась равнина, на которой рос негустой лесок. Там, внизу, саперы вырубали деревья и сооружали проволочное заграждение. Дальше высилась гряда, в точности такая же, как наша, темный сосновый лес ее сливался с серым небом. Вдоль той, другой, и проходила передовая.
Шел дождь, он шел уже так давно, что к этому привыкли. Время от времени с деревьев срывались тяжелые капли и глухо ударялись о землю, как плевки. Мы поднимались на нашу гряду рыть третью линию траншей: решили незаметно от неприятеля перенести передовую на более выгодную позицию. Нам отметили белой известковой линией ход новой траншеи. Почва была песчаной, в день каждый из нас должен был продвинуться на пять метров. Боевой окоп делается узким: на дне шестьдесят сантиметров, а наверху — метр. Глубина — полтора метра.
Копали мы вдвоем, так намного легче, тем более что напарником моим оказался довольно крепкий парень, куда сильнее меня. Мы покончили с работой за два часа и ушли. Решили подкрепиться у себя на артиллерийской позиции. И вот спокойно сидели и болтали. Со стороны залива доносились бульканье и посвистывание, будто в котелке мирно варилась картошка. Это был лишь слабый отголосок канонады: немцы вели артобстрел Ленинграда.
— Не очень-то там сейчас весело, — заметил мой друг.
— Здесь, что ли, хорошо?
— Все лучше, чем там.
— Там город, а здесь насквозь промокший лес, не забывай этого.
…Казалось бы, совсем недавно я окончил лицей. Потом была офицерская школа в Хамина, из которой меня, правда, исключили… Может быть, оно и к лучшему?.. А тут еще я здорово опоздал из отпуска, загулял на собственной свадьбе. Вот так-то! Судили, конечно, и военно-полевой суд отобрал у меня одну нашивку. «Возьмите уж заодно и вторую, так вас и так», — не выдержал я. Отобрали и вторую. Наплевать им, что я успел отличиться во многих боях.