Страница 17 из 27
Мартти сидел в саду в шезлонге. К нему подошла Синикка.
— Какое горе! — вздохнула она. — Мама всегда жалела нас и плакала, когда кто-нибудь заболевал, а теперь мы ничем не можем ей помочь.
— Что же делать, болезнь есть болезнь. Давай условимся, что это болезнь и не более, не будем думать о худшем.
Тишину залива спугнула моторная лодка, она стремительно пронеслась в сторону канала.
— Возьмем канал. Протяженность его всего триста метров, но и на него распространяются морские законы, — разглагольствовал Мартти. — Скорость движения ограничена. Морской патруль подстерегает и штрафует лихачей. Это своего рода западня. Заливчик-то небольшой, но моторок тут хватает.
Издалека послышался протяжный гудок — это, верно, сигналила встречная моторка, входившая в канал через противоположный шлюз.
— Ты не сможешь меня поднять, а Кристина сможет, — дразнил кого-то младший сын Мартти и Пиркко. Кристина, миловидная девочка, была старшей дочерью Юсси и Синикки. Малышу нравилась Кристина, и он хотел, чтобы она взяла его на руки.
— У вас красивый сад, — похвалила Синикка.
— Ты гораздо красивее, — пошутил Мартти.
— Не лги.
— У тебя есть одно преимущество. Раз в году этот сад увядает. Представь, если бы твое лицо усыхало и волосы выпадали каждую осень.
— Фу, гадость! — возмутилась Синикка. К ним подсел Юсси.
— Женщины умирают красивее, чем мужчины, — продолжал Мартти, — а у деревенских жителей это получается естественнее, чем у городских. У меня был знакомый прораб из Тапиола. Деловой человек. Дома у него был порядок, на полу — фиолетовый ковролин, а жена — точно картинка из модного журнала. И вдруг врачи находят у него рак желудка. Он решил бороться до последнего. С неделю продержался…
— Эти сорванцы в конце концов весь дом перевернут, — забеспокоилась Синикка. — Эй вы, потише там, детки.
Дети стащили простыню с кровати, связали ее узлом, подвесили медвежонка и сбросили «парашютиста» с балкона. Уже в воздухе все это сплющилось, но им все равно было смешно, малыши просто изнемогали от хохота.
— Не слишком-то там балуйтесь, — прикрикнул Мартти.
Подошла Пиркко. Лицо ее выглядело утомленным и постаревшим, как в сильный мороз. Юсси рассказал собравшимся о том, что творится у винного отдела в магазине.
— Ты не вправе обвинять во всем социалистов, — разъяснил Мартти. — Сам только что заявил, что они — это еще не весь народ. И тут же опровергаешь себя и говоришь, народ — это они. Те отщепенцы ничего общего не имеют с социалистами. Социалисты — это люди, которые заявили о своем несогласии с существующим общественным строем.
— Расскажи-ка историю капитана, — напомнила Пиркко. Юсси повторил, как убили капитана на вокзале в Хельсинки.
— Действительно жуткая история, — согласился Мартти.
— А ты хочешь, чтобы и теперь происходило то же самое, — раздраженно бросила Пиркко.
— Все дело в том, что все молчат, видя, как совершают злые поступки. Об этом не пишут.
Вспоминают каких-нибудь два-три случая из военного прошлого, в основном эпизод, известный под названием «Случай в Хюти», о чем даже написаны и сыграны две пьесы. Существует знаменитая сцена расстрела в «Неизвестном солдате». Помните, Линна описывает, как по приговору трибунала расстреляли двух солдат?
В восемнадцатом году у нас в Финляндии белый трибунал приговорил к расстрелу пятьсот человек, а восемь тысяч уничтожили без всякого суда. Прошу заметить: это были беззащитные, невооруженные люди. Только от голода умерли двенадцать тысяч человек. Даже в концлагерях не умерщвляли людей с подобной быстротой.
— Ну, сел на своего любимого конька, — перебила Пиркко.
— У медали есть и оборотная сторона, не забывайте об этом, — продолжал Мартти.
— Что же ты ничего не рассказываешь о главном? — спросила Пиркко.
— Однобокий ты какой-то, — усмехнулась Синикка.
— Докажи!
— Ты социалист? — заинтересовалась Синикка.
— Такой же, как ты — коалиционерка.
— Я действительно состою в коалиционной партии {Партия буржуазии.} и даже являюсь председателем местной женской организации.
— То, о чем я рассказал, еще не говорит о моей принадлежности к партии социалистов.
— И все-таки твой отец был прав, — заявила Пиркко.
— Мой отец был фашистом. Я и сам до пятнадцатилетнего возраста думал так же, как он. А ты веришь фашистским бредням?
— Сильно сказано! И это о собственном отце! — заметил Юсси.
— Правду не скроешь.
— Интересно, посмел бы ты бросить ему в лицо подобное обвинение? спросила Пиркко.
— Последние тридцать лет я только тем и занимаюсь.
— Но ты не можешь обвинить в фашизме коалиционную партию, — возразил Юсси.
— Я лишь пытаюсь докричаться до тех, кто не вынес приговор убийцам, ответил Мартти.
— Их все осуждают, — заверил Юсси.
— Осуждать, разумеется, осуждают. А что это значит на деле, хотел бы я знать? — гневно спросил Мартти. — Тысячи убийц спокойно разгуливают на свободе, они ведь ни дня не отсидели в тюрьме. И даже напротив. Им раздали ордена и провозгласили защитниками отечества. Некоторые из них рассказывают о своем прошлом и кричат, что они не виновны. А другие просто молчат. Совесть не позволяет отрицать свою вину, потому что на самом-то деле они запятнаны кровью невинных и им не искупить свой грех. Документации о самых чудовищных преступлениях в архивах нет, ее выкрали. На фронт ушло четыреста тысяч солдат, половина из них была убита, восемьдесят тысяч пропали без вести. Они уже ничего не расскажут, а наверняка могли бы рассказать гораздо больше, чем те, которые вернулись. Если бы мертвые могли говорить, они бы нам представили подлинную картину войны.
— Господи! Он не устает долбить одно и то же с утра до вечера. Я уже наизусть все это знаю, — взмолилась Пиркко.
— Значит, мои слова на тебя уже не действуют. Финита!
— Не все ли равно, слушать одно и то же или самому талдычить?
— Это попахивает зубрежкой! И ты, Мартти, просто вызубрил все это, пошутил Юсси.
— Абсолютно точно, могу заверить, — подтвердила Пиркко.
— Ты как-то здорово уклонился от начальной темы нашего разговора. Я бы даже сказал, что это своего рода уход от современности в прошлое, продолжал Юсси.
— Не столь уж и далеко прошлое, которое так стараются забыть. Между тем и нашим временем прямая связь. «Сколько можно перемывать косточки войне, оставили бы эту тему в покое. Мы сыты ею по горло!» — кричат все. Хотя из всей правды о войне рассказана лишь малая толика. Не говоря о том, что современное общество — на подходе к новым войнам. А пьесы об этом напишут через двести лет.
— Вот и написал бы пьесу, — подсказала Синикка.
— Возьми и напиши сама.
— Кто из нас писатель? Ты или я?
— Действительно, занялся бы сочинительством вместо того, чтобы нам тут проповедовать, — посоветовала Пиркко. — Мы никого не убивали. Пиши для тех, кто убивал. Вдруг они прочитают.
— Они? Да они-то больше всех читают о войне. Самые активные читатели, так и ждут произведения об ужасах войны. Они мечтают, чтобы содеянное ими зло запечатлелось в веках, и выискивают его в каждой книге.
— Нам-то что за выгода ворошить прошлое? — возмутилась Синикка.
— Какой выгоды тебе захотелось? Денег? Славы? Почета? Не волнуйся, когда-нибудь раскроются все их темные дела и правда восторжествует. Каждому воздается по заслугам. Меня пугает лишь ваше равнодушие: неужели не интересно, как было на самом деле? Оттого мы и глупы, что не знаем правды, и жизнь наша пуста.
— Гениальная мысль! — съязвила Пиркко.
— Все, о чем тут говорили, — это правда. Но ты забываешь, что это еще не вся правда, — высказался Юсси.
— Правда в нас самих, — подхватил Мартти. — Правда — это ты, я, Синикка, Пиркко, наши дети, играющие на балконе, больная мать…
— Кстати, ты сообщил Олави? — вспомнила Пиркко.
— Он сам звонил в больницу, врач сказал ему обо всем.
Дети уронили подушку с балкона, и Синикка побежала за нею. Она легко подняла ее с земли и теперь стояла, освещенная заходящим солнцем. Синикка была красивая, пожалуй, ее можно было даже назвать красавицей.