Страница 10 из 13
Луч фонарика побегал по потолку и по стенам, заскользил по заваленному хрустящей под ногами щебёнкой полу… Стоп! Вот оно!
На большом, покрытом, как и всё здесь, злоуханной сажей камне, лежал плоский жёлтый предмет треугольной формы. Жетон. Засунув его за пазуху, Катя, ни секунды не мешкая, снова стала на четвереньки и, сделав глубокий вдох, пустилась в обратный путь.
Прихрамывающая, пошатывающаяся, жмурясь от света, она вышла из штольни. Рот Вальтера приоткрылся, он прихлопнул его рукой.
– Со мной что-то не так? – вмиг догадалась Катя. – Я плохо выгляжу?
– Да нет… Всё нормально, – сказал Вальтер с заминкой. – Просто…
– Что просто?
– Ты выглядишь так, как выглядела бы современная Золушка, – он улыбался. – Жетон-то нашла?
Не слыша его вопроса, Катя бросилась к рюкзаку с косметичкой.
– Стой! – крикнул Вальтер. – Ты же должна первым делом ему позвонить. Он же сказал!
Она рывком выдернула телефон из кармана куртки, набрала Вельзевула.
– Эй, сволочь! Достала я твой жетон.
– Ты бы повежливей, Катерина, – урезонил её дискант. – Прямо сейчас делай селфи и сразу же, слышишь, сражу же, высылай его мне. После того, как вышлешь, стой и не двигайся. Просто замри, поняла?
– Поняла, – ответила Катя сквозь зубы.
– Жди, пока позвоню. Давай!
Она навела на себя камеру, и остолбенела. Телефон чуть было не выпал из вытянутой перед собой руки. То, что Катя увидела на экране было немыслимо, неописуемо, невозможно… На экране была не она. Оттуда на Катю пялилось Нечто. И это Нечто было ужасным. Опухшая, перепачканная чёрной сажей рожа. Спутанные пакли волос, с налипшими на них комьями глины. Разодранная в нескольких местах, чумазая куртка…
– Снимай скорей, Катя! – поторопил Вальтер.
Неслушающимся пальцем она сделала снимок.
В косметичке есть влажные салфетки. Скорее, скорей к рюкзаку!
Она рванулась с места.
– Стой! – опять крикнул Вальтер. – Он сказал, сразу же вышли селфи, а потом не двигайся с места.
Фантастическим усилием воли Катя остановила себя. Отправила жуткое фото по адресу. И осталась стоять на месте, с остекленевшими, ничего не видящими глазами, пошатываясь, словно береза под порывами ветра.
Нужно отдать должное Вельзевулу, который не заставил себя ждать долго. Не прошло и минуты, как Катин телефон зазвонил.
– Умница, девочка! – радостно пропищал сумасшедший. – Но задание ещё не выполнено до конца. Слушай, что делать дальше. Не моясь, не вытираясь, не переодеваясь, такая, как есть сейчас, возвращаешься в Выборг. Делаешь на вокзале селфи, высылаешь мне. Едешь на электричке до Питера. Такая, как есть. Сразу, как выйдешь, делаешь второе селфи. Опять высылаешь мне. Всё понятно?
– Ты чёртов псих, – прошептала Катя.
– Да хоть горшком меня назови, – злорадно рассмеялся безумный киднеппер, – только задание выполни. Иначе Лена – тю-тю…
Задание было равносильно для Кати убийству. С этим согласился бы всякий, кто знал Катю достаточно хорошо. Вельзевул, стало быть, знал…
Телефон выпал из её рук. Ноги девушки подкосились. Она бы, наверняка, упала сейчас, если бы Вальтер не успел подхватить её под руку.
– Кать, давай водички попьёшь. Соберись, Кать. Водички попьёшь, и в путь. Дорога у нас с тобой длинная.
Кате же жуть, как хотелось, чтобы она оказалась короче. Если бы они могли добраться до вечера, и успеть на последнюю электричку! Можно было надеяться, что из Выборга в Питер она пойдёт почти что пустой. Утренняя или дневная, напротив, будет полной народу. Катино воображение живо рисовало, как сотни зевак будут пялится на неё, как на циркового уродца, как на зачумлённого монстра, как на грязную и больную свинью… Те, что поскромнее будут стыдливо отводить взор. Другие же станут не скрываясь смеяться, шушукаться, покручивая у виска пальцем, корчить презрительные, полные отвращения мины, а самые нетерпимые будут даже плеваться вслед.
Но Вальтер сказал, что попасть на последнюю электричку – дело совершенно немыслимое. Даже если бы они бежали бегом, то оказались бы на станции только глубокой ночью. На Катино предложение отсидеться завтра в лесу до вечера так, чтобы всё-таки выехать последней электричкой, только на сутки позже, ответил, что у него срочнейшее дело и он непременно должен быть в городе. Ехать одной в таком виде, пусть и в почти пустой электричке Катя категорически не могла. Ещё он говорил стандартные фразы о том, что никто на неё не обратит никакого внимания, что люди слишком увлечены собой, что Кате следует меньше думать о том, что о ней подумают… Кому и когда помогли эти фразы? Мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее, психолог называется!
На ночёвку они стали в том же месте, что и вчера. На костре шипел закипающий чайник. Катя сидела рядом, на брёвнышке, обхватив руками грязную голову, и монотонно раскачиваясь.
«Кать, ты штучку-то покажи, за которой лазала», – попросил Вальтер.
Она отрешённо протянула ему жетон.
Жетон представлял собой пластиковую треугольную пластину, на которой были сделаны оттиски двух цифр – двух единиц. Одна единица большая, в центре; другая маленькая, сверху и сбоку от большой. Выглядело это, как знак единицы, возведённой в первую степень.
«И чтобы это могло означать?» – Вальтер потёр лоб ладонью.
Катя ничего не ответила.
Чайник тем временем закипел. Кононов засыпал заварку и принялся открывать консервы.
«Морская форель в винном соусе. Настоящий деликатес из Дании», – объявил он, выставляя открытую баночку на импровизированный стол из большого полена.
Кате было абсолютно наплевать на датский деликатес. Несмотря на голод, она не чувствовала вкуса пищи. Жевала деликатес механически, словно робот. Когда она ложилась спать, не понежившись в ванной? Не покрыв своё тело с головы и до пят всевозможными кремами и ароматическим маслом? Миндальным, аргановым, каритэ, жожоба… Сегодня у неё не получится даже умыться. Из-под мышек припахивает, как у немытого мужика. Кате казалась, что этот блевотный запах пробивается даже сквозь ароматы туалетной воды и дезодоранта, которые она разбрызгивала на себя в неимоверных количествах. Ей хотелось лечь спать за палаткой, но там страшно и холодно, да и Вальтер вряд ли позволит. Лицо и всё тело, вся кожа казались покрытыми уродливой толстой коркой, гнойной коростой. Всё зудело, жгло, царапалось, жало.
А ночью ей снились кошмары. Безумный маньяк в образе Фреди Крюгера, держа в одной руке за волосы отрезанную голову Лены, а в другой ржавый и кривой нож, гнался за ней по пустынными питерским улицам, по безлюдным дворам-колодцам, по загаженным подворотням…
От станции Буславской до Выборга удалось доехать почти безболезненно. Народу в вагоне было почти ничего. Катя проскользнула в уголок, на крайнее место, сложилась пополам, наклонив лицо до колен, и прикрыла руками голову. Вальтер сел рядом, став для неё стеной от посторонних глаз.
А вот на вокзале в Выборге пришлось столкнуться с настоящей бедой. Людей на перроне было столько, сколько муравьёв в муравейнике. Не скрыться, не спрятаться. Особенно, когда делаешь селфи. Проходящая мимо ватага мальчишек, как по команде, развернула головы в Катину сторону.
«Смотрите, чертёнок фоткается!» – выкрикнул кто-то из них.
Бабулька, что волочила вслед за собой видавшую виды сумку на колёсиках, вдруг встала, как вкопанная, и уставив на Катю выцветшие рыбьи глаза прокомментировала: «Мать моя божья! Совсем с ума посходили».
После чего покрутила пальцем у виска (в точности, как в Катином воображении), махнула рукой и покатила свою затрапезную сумку дальше.
Катя, ставшая красной, как рак, закрыла лицо руками.
«Фото отправь», – напомнил ей Вальтер.
Занять крайнее место на этот раз не получилось. У окошка пристроился упитанный работяга, посередине Катя, с краю сел Вальтер. Все два часа, проведённых согнутой в три погибели, с уткнутым в колени лицом, она повторяла про себя, словно мантру: «Сволочь, сволочь, сволочь! Как унизительно! Господи, как унизительно! Господи…»