Красные ворота

— Какая? — заинтересовался Володька.

— Из-за девки, конечно.

— У тебя из-за девчонки? — удивился Володька.

— Чего удивляешься? В школе, и верно, я девчатами не интересовался, но пришло, видать, время, двадцать два стукнуло. И понравилась одна. Девчонка была красивая, многие за ней ухлестывали. Вот я и сцепился с одним лейтенантом. Вначале по мордасам друг друга лупили, а потом за пистолеты схватились… Ну и влепил я ему в плечо… Трибунал, как сам понимаешь. Тогда штрафбатов еще не было, разжаловали и на передок рядовым… — он отхлебнул еще пива, нахмурился и выдохнул: — Досталось… Через три месяца за то, что в самое пекло лез, звание вернули и судимость сняли… А через полгода шлепнуло меня. Остальное знаешь.

В ресторане было шумно, дымно и душно… Большинство посетителей военные, но и штатских хватало. Около военных крутились раскрашенные девицы, которых сразу приглашали за столик, и они жадно наваливались на еду. Фронтовики, ошалевшие и оттого, что вышли из войны живыми, и оттого, что находятся в столице, — многие, возможно, впервые и проездом — пораженные непривычным ресторанным великолепием довольно-таки замызганной «Нарвы», широко пировали с подцепленными девицами. Один капитан, сидевший за соседним столиком и напоминавший Володьке кого-то, щедрым жестом бросил на стол часики и растроганным от собственной доброты голосом предложил своей спутнице:

— Выбирай любые… Дарю на память.

Около Деева и Володьки девицы не вились, оба без погон, без орденов и медалей, столик их был скромным, да и заняты они своим разговором.

— После всего, Володька, что мы хватили, гулять бы нам хоть полгодика напропалую, ан не на что, — Деев обвел взглядом веселящийся зал.

— Тебе охота учиться? — спросил вдруг Володька.

— Наверно, да, — задумчиво сказал Деев, разгоняя рукой дым от Володькиной папиросы, а потом, вздохнув, добавил: — Что мне еще остается? Чем черт не шутит, быть может, удастся сказать свое слово в архитектуре, оставлю, так сказать, след…

— А мне что-то неохота, — протянул Володька.

Деев понимающе глянул на него:

— Надо же, Володька.

— Для чего? — в глазах Володьки была тоска.

— Ну как для чего? — встрепенулся Деев. — Высшее образование, специальность…

— Только для этого? Скучно… — он выдохнул дым и смял докуренную папиросу.

— Придумал более веселое?

— Ни черта я не придумал! Понимаешь, после того, что мы сделали, все остальное кажется мне какой-то мелкой возней — институт, учеба, потом работа… — он замолк, разливая пиво. — У меня такое ощущение, что главное в жизни нами уже совершено, а дальше… дальше пойдет что-то малоинтересное.

— Тебе что, здорово интересно было на войне? — осклабился Деев.

— Представь себе, да. Тяжело было, страшно, но… интересно.

— Хреновину порешь! Вы с Сергеем любили философию разводить по любому поводу, вот и теперь чушь городишь. Может, в штабах тыловых или где-нибудь около фронта и было кой-кому интересно, а на передовой… — он задумался. — Знаешь, идиоты мы были все-таки, мальчишки сопливые! Сами под пули лезли! Разве не так? — у Деева запрыгали губы, и он опрокинул стопку.

— Не так! — стукнул по столу Володька. — Мы выше себя брали!

— А ну тебя! Романтик ты моря, — пренебрежительно бросил Деев.

Вышли они из ресторана нельзя сказать, чтобы пьяные, но сытые, и это ощущение сытости пьянило больше, чем водка.

— Зайдем к тебе, хочу твою маму повидать, — сказал Деев, и они отправились к Володьке домой.

Володькина мать обняла Деева, поцеловала, но ни словом не обмолвилась о ранении. Деев, видимо, оценил это и, когда благодарил ее за теплые письма и посылку, не мог сдержать дрожь в голосе, даже прослезился, чем очень удивил Володьку. Грубоватый, всегда насмешничавший над другими, с излюбленным своим словечком «засранец», Деев вдруг размяк, растрогался и был совсем не похож на себя.

— Вова, ты знаешь, что этот молодой человек, — она показала на Володьку, — не желает учиться в архитектурном?

Володькина мать обращалась к Дееву на «ты», так как знала его с третьего класса. С Сергеем же познакомилась, когда ребята были в восьмом, и величала его на «вы».

— Слыхал, — ответил Деев.

— Что скажешь по этому поводу?

— Трудно ему будет…

— Разумеется, но разве из-за этого «трудно» можно бросить институт, в который он поступал два раза?

— Мама, мне и вправду стал неинтересен архитектурный, — вмешался Володька.

— Почему так вдруг? — с недоумением спросила она.

— А вот этого объяснить не могу. Неинтересен, и все, — упрямо повторил Володька и перевел разговор на другое.

Мать не стала продолжать, но Володька понимал ее разочарование — выходило, что он испугался трудностей, а это было не так, действительно архитектура перестала его занимать. И для чего тогда мучиться, учиться рисовать и чертить левой, когда нечем прижать рейсшину, накапать тушь в рейсфедер и прочее, прочее…

Деев начал рассказывать что-то про училище. Вспоминал его плохо, не раз вырывались крепкие словеса, которыми крыл он почем зря всех, начиная от начальника и кончая отделенными. Для Володьки училище прошло легко. После двух лет кадровой службы все было знакомо и оказалось гораздо проще полковой школы на первом году службы.

После ухода Деева Володьке почему-то припомнился капитан из «Нарвы», даривший трофейные часики… Кого же он ему напоминал? Ба, да Генку Атласова, конечно!..

~~~

Их было пятеро — пожилой подполковник, подтянутый интеллигентный капитан, старший лейтенант с озорными глазками, молоденький лейтенантик и Володька. В коротком ночном марш-броске им было не до знакомства, а теперь вот в землянке при слабом свете коптилки Володька разглядывал тех, с кем завтра идти ему в бой.

За ночь протопали они по раскисшим, в ухабах и ямах проселкам не менее сорока верст, и на коротких привалах было не до разговоров. Сейчас, когда, усталые и промокшие, они бухнулись на пол, застеленный лапником, и долго не могли отдышаться, тоже не до разговоров. Лишь потом, понемногу придя в себя, стали присматриваться друг к другу.

— Ну, давайте знакомиться… Кто за что? Или: «Как вы попали на этот курорт?» — первым начал старший лейтенант, процитировав реплику Кости-«капитана» из фильма «Заключенные». — Закуривайте, — и он широким жестом бросил Володьке, ближнему от него, расшитый кисет, оглядев всех голубыми навыкате глазами.

Неспешно завернув по цигарке, все с наслаждением закурили, но представляться никто не стал — измотаны вусмерть, болтать неохота. Старшой же продолжил:

— Молчите? Ну, я не робкий, начну первый… Звать меня Генка, звание — гвардии старший лейтенант… На курорт этот попал по дурости.

— От большого ума сюда не попадают, — усмехнулся Володька.

— Но я действительно по дурости… Потоптал на отдыхе одну, а она, стерва, с комполка путалась. Ну и началось. Заявила, что я силой, а сама и не рыпалась… — Старший лейтенант затянулся махорочным дымом, помолчал немного, затем продолжил: — Теперь вот искупай кровью! А за что? Сама со мной в лес ночью пошла. Чай не маленькая, должна соображать, что к чему… Ну, какая моя вина? — развел руками Генка и сплюнул.

— Не понимаете? — тихо спросил сидящий напротив него капитан и прошелся по Генке брезгливым взглядом.

— Ни черта!

— Завтра поймете… Под пулями.

— Не знаю, как другим, а нам это не впервой. Мы в штабах не отсиживались, — отпарировал Генка, и ему нельзя было отказать в наблюдательности: капитан и верно был похож на штабника. Потом с улыбочкой поинтересовался: — А вот вы за какие-такие подвиги в нашу компанию попали?

— Рассчитался с мерзавцем вроде вас, — спокойно и так же тихо ответил капитан.

Генка вскочил, ударился головой о потолок, матюкнулся, и всем показалось, что он бросится сейчас с кулаками на капитана, но удержался и только процедил угрожающе, с кривой усмешечкой:

— Знаешь, капитан, я к таким ласковым прозвищам не привык.

— А вы привыкайте, — спокойно бросил капитан, затем, обернувшись к остальным, добавил: — Словцо-то какое выдумал — потоптал. А невдомек было, что девушка эта в армию, на фронт пошла ему же помогать, его раны перевязывать… Может, и полюбить его хотела… а он… в лес… и потоптал… Подлость!