Потусторонняя одиссея

Получив понятные указания, Павел отправился в дежурную часть, забрал несостоявшегося бандита и повёл его в кабинет; он наметил пообщаться в привычной, для откровенных бесед, обстановке. Они остались вдвоём; внутренняя и наружная двери поплотнее прикрылись, образовав промеж себя коротенький коридорчик. Предосторожность отнюдь не лишняя, не позволяющая подслушать. Первым делом подследственный был пристёгнут подручным наручником – тот намертво крепился к кирпичной стене. Получив немалое преимущество, расторопный оперативник уселся за письменный стол, открыл протокол допроса (покамест свидетеля) и приня́лся за аккуратные записи.

Прикованный злодей сидел неподвижно, безвольным взглядом смотря себе по́д ноги; он дрожал как тот осиновый лист и съёжился, как будто стояло не жаркое лето, а поздняя, холодная осень. Размашистым, неаккуратно неровным, почерком внеслись анкетные данные, а после состоялось знакомство более близкое. Для его осуществления районный сыщик привстал с рабочего места. Не зная детальных подробностей, полицейский зада́лся нормальной целью: разузнать всё из первых уст. Чтобы расположить к правдивому разговору, маститый оперативник (поскольку телесные повреждения уже наблюдались), с помощью внушительной силы и дополнительных болезненных ощущений, решил заручиться (у бывшего заключённого) полным, едва ли не беспрекословным доверием. Намотав на обе ладони шерстяные шарфы, при́нялся предполагаемого убийцу систематично постукивать. Пришлось нанести не менее тридцати ударов, прежде чем Кентюрин болезненно застонал и прежде чем не напомнил, что ничто человеческое ему не чуждо. Он заявил, что всё осознал и что готов сотрудничать с правоохранительными структурами самым активным образом.

Павел, нанеся (для верности) пару несильных затрещин, закончил первичную пытку и, довольный, заметил, что не образовал ни свежего синяка, ни дополнительной ссадины. Освободившись от лишних одёжных предметов, оперативный сотрудник проследовал за письменный стол, удобно уселся и приготовился сосредоточенно слушать. Испытуемый оппонент уже не дрожал, но продолжал сидеть неуклюже, трусливо вжавшись, словно боялся (нет!) не полицейского произвола, а опасности какой-то иной, более серьёзной, неотвратимо смертельной. Весь вид его, зашуганный, говорил, что пришлось ему столкнуться с чем-то неизвестным, неведомым нормальному восприятию; глубокий, задумчивый взгляд не выражал ничего, помимо закоренелого суеверия. Взглянув в остекленевшие преступные зенки, Павел непроизвольно вздрогнул: он распознал ту страшную сущность, что привиделась тому невзрачному человеку. Она как будто б застыла внутри, в далёкой нейронной бездне. Не отдавая разумный отчёт, встревоженный сыщик недоумённо заёрзал. Попутно охватился мучительной тягой: побыстрее закончить то странное дело.

– Задавайте Ваши вопросы, – промолвил задержанный негодяй.

– Что ж, раз ты готов, – непроизвольно вздрогнув, сказал полицейский, – давай рассказывай: как ты сегодняшней ночью истреблял целую, уважаемую в районе, семью?

– Не «гони», начальник, тупую пургу, – возразил бывалый преступник, – никого я не убивал, и, кстати, даже не собирался. Да, соглашусь, я шёл с братками в элитный дом, чтобы взять в заложники богатую дочку. Скажу честно, я так её и не видел, а сам шальные ноги еле-еле успел унести. Там – ТАКОЕ! – стало твориться, что, не приведи Господи, ещё бы разок увидеть.

– Не понял? – искренне признался озадаченный сыщик, скривившись в презрительной мине. – То есть ты хочешь «прогнать», что пришёл свершать злодейское дело, но ничего не успел, что кто-то, вместо тебя, уничтожил всех беззащитных жильцов и что ты сам чуть не сделался объектом ужасного посягательства. Так, что ли, следует понимать твои утверждения?

– Именно! – выпучивая ополоумевшие глаза и пытаясь согнать остекленевшее выражение, выпятил Кентюрин нижнюю челюсть да подался немного вперёд. – Как вы меня не поймёте?! В городе происходит что-то жутковатое, сверхъестественно странное, а вы пытаетесь навесить мне чужую вину! – проголосил убедительно, громко, а понизившись до сиплого полушёпота, чуть слышно продолжил: – Да я, если честно, и сам готов просить упрятать меня за металлическую решётку, и увезти куда подальше, и спрятать от неизвестного существа. Оно, заметь, свободно летает по воздуху и умеет останавливать смертельные пули.

– Что за глупости несусветные ты несёшь? – встрепенулся бывалый оперативник, недоверчиво глядя на плутоватого собеседника. – У тебя чего, от страха, пред праведным наказанием, совсем, что ли, в тупоголовой башке помутилось? Понимаю, сознаваться не очень-то хочется, но чтобы придумать откровенную ересь – это я встречаю впервые, хотя повидал, поверь-ка, немало. Возвращаясь к началу! Ты будешь мне говорить или опять поупражняться с шарфами? Не сомневайся, от «ненапряжных» упражнений я вовсе не устаю и могу «мутузить» без передыху, пока ты чётко не осознаешь, что отпираться бесполезно, неразумно бессмысленно. Тебя взяли в одежде, перепачканной невысохшей кровью, застигли в непосредственной близости от страшного преступления, а сейчас найдут прямые улики. Так что, пока я не перешёл к «откровенным методикам», хорошенько подумай, поразмысли о недвусмысленном положении да искренней беседой подтверди готовность сотрудничать – раскаяться в совершённом деянии. Может, и срок заключения сумеешь скостить?

– Ладно, – выказывая нервозное напряжение, выдвинул логичную версию несостоявшийся горе-бандит, – а «своих» тоже я замочил?

– Чего? – не понял Горячев насмешливого подвоха.

– А-а… – растянуто промолвил отпетый негодник, презрительно улыбаясь, – тебя не потрудились поставить в известность об истинных обстоятельствах. Так вот, «дорогой» мой, послушай… Когда я проник в коттеджные помещения, успел лишь приковать обоих родителей к отопительной батарее. Я совсем уж хотел отправиться в детскую комнатушку, как увидел – НЕЧТО! – странное, неподвластное нормальному осознанью, явленье. Нисколько не рассуждал – что, зачем, откуда, куда? – а сиганул в оконный проём. Упав на твёрдую землю, подвернул хорошенько правую ногу, – убедительный рассказчик заголил изрядную опухоль, – хромая, поспешил быстрее убраться. Пока тащился, по пути наткнулся на мёртвых товарищей, сложенных вместе с охранниками в одну кровавую кучу. Я неудачно упал, и знаешь, что рассмотрел?

– Нет, – не скрывая удивлённого выражения, полюбопытствовал задумчивый сыщик, – и что конкретно?

– Их черепа оказались вскрытыми, – обоих собеседников передёрнуло, – а мозг, начисто вычищенным. Ты как думаешь: обыкновенному человеку – тако-о-ое! – под силу?

– Даже не знаю? – выразил оперативный сотрудник критичное недоверие; он одарил лукавого прохвоста пронзительным взглядом и сморщился от представленной жути.

– Я же видел собственными глазами, а попутно основательно перепачкался. Так что те кровавые пятна – что ты наблюдаешь на забрызганных шмотках – принадлежат, скорее, моим несчастным подельникам, но никак не убитым хозяевам, а тем более их маленькой дочке; её я, короче, и мельком не видел. И потом, я бы мог от вас улизнуть, но – нет же! – сам выбежал на дорогу и сдался ко времени подоспевшим гаишникам; они, кстати, тоже видели парившее чудище и так же, как и я, потеряли дар речи, способность рационально оценивать ситуацию.

– Ладно, допустим, – помрачнев, словно безжизненный камень, допытывался сомнительный полицейский, – тогда объясни мне не очень понятную вещь: как ты умудрился споткнуться о сваленные в кучу убитые трупы? Их-то ты как не заметил?

– Я уже пояснял, – вздрогнул похолодевший рассказчик, вспоминая ужасные события канувшей ночи, – что не вовремя повредился, а учитывая невиданную способность жуткого существа «парить над землёй», я ковылял и постоянно оглядывался назад – вот и не заметил непредвиденное препятствие. Чего там зря говорить, тебя бы на моё место – я поглядел бы, как повел себя ты? – Несмотря на нервное напряжение и сверхъестественный ужас, Кентюрин лихорадочно рассмеялся (он представил дотошного сыщика в одинаковой ситуации).