Кальде Длинного Солнца

Она почти не слышала его. Протискиваясь через узкий проход в стенке туннеля, она услышала сверху глухое гудение, смешанное с шумом крови в ушах, хотя поначалу ей показалось, что она ошиблась; только сейчас она сообразила, что на самом деле оно исходит от темного тела в небе, которое она (как и майтера Мрамор) считала облаком. Удивленная, она уставилась на него.

— Через минуту мы займемся им, — сказал ей Гагарка, тоже глядя вверх. — Ужасный Тартар говорит, что это дирижабль. Ну, он вроде как лодка старика, сечешь? Только плывет не по воде, а по воздуху. Рани из Тривигаунта вторглась в Вайрон. Вот еще одна причина для нас делать то, что он показал нам внизу…

Кремень вскочил на ноги, сбросив четырех человек с ногами-палочками, которые пытались удержать его. Сухожилия, связывавшие его запястья и лодыжки, лопнули с раскатистыми хлопками, словно подожженная гирлянда из петард.

Гагарка, почти небрежно, воткнул тесак в землю у своих ног и поднял карабин.

— Даже не пытайся.

— Мы будем сражаться, — сказал ему Кремень. — Патера и я. Мы будем защищать город.

Синель, неохотно, навела гранатомет, которым Кремень научил ее пользоваться, на его широкую металлическую грудь. Он встал на колени, вытащил кляп изо рта Наковальни и пальцами разорвал веревки, державшие руки и ноги авгура.

— Смотри! Смотри! — закричал Тур и указал пальцем, потом безуспешно попытался направить вверх луч света из фонаря Гелады. Другие вокруг него тоже кричали и показывали пальцами.

Раскаты еще одного голоса, далекого, но более громкого, чем самый громкий голос обычного человека, наполнили яму и заставили их замолчать.

— Заключенные, вы свободны. Вайрон нуждается в каждом из вас. Во имя всех… во имя Внешнего забудьте ваш раздор с гражданской гвардией, которая сейчас поддерживает наш Капитул. Забудьте о любом раздоре со своими товарищами-горожанами. И, самое главное, забудьте о любом раздоре между собой!

Синель схватила Гагарку за локоть:

— Это патера Шелк! Я узнала его голос!

Гагарка, не веря, только покачал головой. Что-то — качающаяся летающая штука, имевшая, что казалось невероятным, турель и жужжалку — перевалило через парапет стены и стало дрейфовать в яму, спускаясь все ниже и ниже: боевой поплавок, летевший против ветра, ветра, которого не было даже в сотнях кубитов над Аламбрерой.

Кремень выхватил гранатомет Синель из ее рук и тут же выстрелил, целясь в громаду, парившую далеко над поплавком; единственный снаряд полетел в нее (или, возможно, в крылатые фигуры, вылетавшие из нее как струйки дыма), и солдат испытующе глядел за его полетом, чтобы исправить прицел.

— Это Гаг! — прогромыхал хриплый голос из поплавка, медленно покачивавшегося наверху. — Здесь дев!

Второй снаряд, и Гагарка начал стрелять из карабина Кремня, стараясь попасть по крылатым труперам, которые летали и парили над ямой, стреляя из собственных карабинов.

Маленькое темное пятнышко вылетело из огромной летающей штуки, которую Гагарка назвал дирижаблем. Она увидела, как пятнышко пролетело через рой крылатых труперов. В следующее мгновение темная стена Аламбреры взорвалась с силой, которая потрясла Виток.

Шелк стоял в своей детской спальне, глядя вниз на мальчика, который был им самим. Лицо мальчика уткнулось в подушку; усилием воли Шелк заставлял мальчика поглядеть на него, но каждый раз, когда тот поворачивался, черты его лица расплывались в тумане.

Он сел на подоконник открытого окна и убедился, что под ним растет огуречник, а за огуречником — сирень и фиалки. Открытая тетрадь лежала, вся в ожидании, на маленьком столе спящего мальчика; рядом с ней стояли перья с более-менее пожеванными кончиками. Он знал, что должен написать — рассказать мальчику, себе самому, что он забрал его синюю тунику, и дать совет, который поможет тому в грядущих неприятностях.

Тем не менее, он не мог подобрать правильные слова и знал, что мальчик скоро проснется. Уже тенеподъем, и он может опоздать в палестру; мама уже подходит к кровати.

Что он может сказать такого, что имеет смысл для этого мальчика? Такого, что мальчик вспомнит спустя больше, чем десятилетие?

Мама потрясла плечо мальчика, и Шелк почувствовал, как рука коснулась его плеча; это было странно — она не могла видеть его.

«Не бойся любви, — наконец написал он и добавил: — Выполняй План Паса».

Но мамина рука так сильно трясла его, что последние слова получились практически нечитаемые; пока он смотрел, слово Пас испарилось с мягкой линованной бумаги. В конце концов, Пас остался в прошлом. Как и мальчик. Меченос и Пролокьютор стояли у ног кровати мальчика, которая стала его собственной.

Он мигнул.

Как будто председательствуя на жертвоприношении в Великом мантейоне, Пролокьютор был одет в темно-красные одеяния, покрытые бриллиантами и сапфирами, и держал в руке золотой посох, символ его власти; Меченос был в черной сутане авгура, с закатанными по локти рукавами. Все казалось самым безумным сном.

Его одеяла были отброшены; и хирург, стоявший около кровати рядом с Гиацинт, перекатил его на бок и наклонился к нему, чтобы снять повязки, которые наложил раньше. Шелк сумел улыбнуться Гиацинт, и она улыбнулась в ответ — робкая испуганная улыбка, похожая на поцелуй.

— Вы можете говорить, кальде? — поинтересовался полковник Узик, стоявший по другую сторону кровати.

Он не мог, хотя только из-за эмоций.

— Он говорил со мной прошлой ночью, прежде чем уснул, — сказала Гиацинт Узику.

— Шелк речь! — подтвердил Орев, сидевший на верхушке кроватного столбика.

— Пожалуйста, не садись. — Хирург положил ладонь, которая была значительно больше и сильнее, чем та, что разбудила его, на плечо Шелка, препятствуя этому.

— Я могу говорить, — сказал он им. — Ваше Святейшество. Я очень сожалею, что подверг вас такому испытанию.

Квезаль покачал головой и сказал Гиацинт:

— Возможно, тебе лучше помочь ему одеться.

— Парень, нет времени бездельничать! — воскликнул Меченос. — Через час тенеподъем! Хочешь, чтобы опять началась стрельба?

Потом хирург, который не давал ему сесть, помог ему встать, и Гиацинт, которая пахла лучше, чем полный цветов сад, помогла ему надеть тунику. — Я уже делала это для тебя ночью последнего фэадня, помнишь?

— Твой азот, он все еще у меня? — спросил он ее, и добавил: — Что происходит на Витке?

— Они послали Уззи убить тебя. Он только что пришел, но он не хочет.

Шелк посмотрел, или попытался посмотреть, в уголки комнаты. Он чувствовал, что там ждали боги — и другие, которые не были богами, — почти видимые, их сияющие головы повернулись к нему. Он вспомнил, как карабкался на крышу Крови, вспомнил отчаянную борьбу с белоголовым, и Гиацинт, которая выхватила его топорик из-за пояса. Он пошарил рукой, но оба — и топорик и пояс — куда-то делись.

— Кто-то должен рассказать ему, что говорить им, — пробормотал Квезаль. — Как заключить мир.

— Я не думаю, что вы поверите мне, Ваше Святейшество… — начала Гиацинт.

— Поверю ли я тебе или нет, дитя, зависит от того, что ты скажешь.

— Мы — ни-ни! Клянусь вам Фелксиопой и Жгучей Сциллой…

— Например. Если ты скажешь, что кальде патера Шелк нарушил свою клятву и опозорил свое призвание, я не поверю тебе.

Встав на подлокотник кресла, в котором мама читала, он внимательно осмотрел голову кальде, вырезанную искусным мастером из твердого коричневого дерева.

— Это мой отец?

Мама спустила его вниз и улыбнулась, предупреждая не трогать бюст.

— Нет, нет, это мой друг, кальде.

Потом кальде умер и его похоронили, и его голову тоже похоронили — похоронили в самом темном уголке ее шкафа, хотя иногда она говорила о том, что сожгла ее в большой и черной кухонной плите, и, возможно, наконец сама поверила в это. Не так-то хорошо быть другом кальде.