Страница 42 из 92
Он, однако, не мог тогда предвидеть, что механизм самозащиты общества, к созданию которого он призывал, окажется несовместимым с функционированием самой экономической системы.
Глава 11
Человек, природа и производственная организация
В течение столетия динамика развития современного общества определялась борьбой двух тенденций: рынок непрерывно расширялся, но этот процесс сталкивался с процессом противоположным, препятствовавшим распространению рынка в определенных направлениях. При всей жизненной важности данного контрпроцесса для защиты общества он был несовместим с саморегулированием рынка, а следовательно, с самой рыночной системой.
Система эта развивалась стремительно, она подчинила себе время и пространство, а создав банковские деньги, породила силу неслыханной прежде мощи. К моменту, когда система достигла максимального размаха (около 1914 г.), все части земного шара, все его обитатели и даже будущие поколения, физические лица, как и громадные искусственные тела, именуемые корпорациями, оказались в нее включенными. Новый образ жизни распространялся по планете; та решительность, с которой притязал он на господство над всем миром, представляла собой нечто небывалое с тех пор, как начало свой исторический путь христианство — только на сей раз процесс шел исключительно в материальной сфере.
Тотчас же, однако, стал набирать силу противоположный процесс. Это было нечто большее, чем обычные защитные меры общества, столкнувшегося с феноменом перемен; это было противодействие губительным сдвигам, разрушавшим субстанцию общества, сдвигам, способным уничтожить ту самую систему организации производства, которую вызвал к жизни рынок.
Прозрение Оуэна было верным: рыночная экономика, если позволить ей развиваться по ее собственным законам, породит огромные и долговременные бедствия.
Производство есть взаимодействие человека и природы, если же этот процесс организуется через саморегулирующийся механизм обмена, то человек и природа должны быть включены в его сферу, их следует подчинить механизму спроса и предложения, иначе говоря, обращаться с ними как с товарами, как с тем, что произведено для продажи.
Именно такой порядок и сложился при рыночной системе. Человек под именем «рабочая сила», природа под именем «земля» были сделаны доступными для продажи; рабочую силу можно было повсеместно купить и продать по цене, которая называлась заработной платой; право пользоваться землей можно было получить, уплатив цену, именовавшуюся рентой. Существовал рынок труда, точно так же, как и земельный рынок, спрос и предложение на этих рынках регулировались уровнем заработной платы и ренты соответственно; последовательно проводилась в жизнь фиктивная идея о том, что труд и земля созданы для продажи. Капитал, вложенный в различные комбинации труда и земли, мог, таким образом, перетекать из одной отрасли производства в другую, что и требовалось для автоматического выравнивания доходов в различных отраслях.
Теоретически на подобной основе можно было организовать производство, однако товарная фикция совершенно игнорировала тот факт, что отдать землю и человека в полную власть рынка значило по сути уничтожить их. А потому контрдвижение заключалось в попытке ограничить воздействие рынка на факторы производства, т. е. труд и землю. Это и было важнейшей задачей интервенционизма.
Из того же источника исходила угроза и для производственной организации. Отдельные предприятия — промышленные, сельскохозяйственные, торговые — подвергались опасности постольку, поскольку на них влияли изменения уровня цен. Ибо при рыночной системе падение цен причиняло ущерб бизнесу; если все элементы себестоимости не снижались пропорционально, действующие предприятия приходилось ликвидировать, хотя причиной падения цен могло быть не общее снижение себестоимости, а всего лишь особенности организации денежной системы. Мы убедимся, что именно так фактически и обстояло дело при саморегулирующемся рынке.
В принципе покупательская способность создается и регулируется в данном случае действием самого рынка; это и имеется в виду, когда говорят, что деньги представляют собой товар, количество которого определяется спросом и предложением на предметы, функционирующие в качестве денег (общеизвестная классическая теория денег). Согласно данной доктрине, деньги — это лишь другое название для товара, который используется при обмене чаще, чем прочие, и потому приобретается главным образом с целью облегчить процесс обмена. Что именно здесь используется — шкуры, быки, раковины или золото, — значения не имеет; ценность предметов, функционирующих в роли денег, определяется так, как будто люди стремятся получить их исключительно ради той пользы, которую приносят они как продукты питания, как одежда, украшения и т. п. Если же в качестве денег используется золото, то его стоимость, количество и обращение регулируются теми же в точности законами, которые имеют силу и в отношении прочих товаров. Любое иное средство обмена подразумевало бы создание валюты за пределами рынка, и подобный акт, кто бы его ни совершил, банки или правительство, означал бы вмешательство в процесс саморегулирования рынка. Суть классической доктрины такова: товары, используемые в качестве денег, ничем не отличаются от других товаров; спрос и предложение в этой сфере, как и в случае с остальными товарами, регулируется рынком, а значит, все теории, приписывающие деньгам любые иные качества, кроме свойства быть товаром, используемым как средство непрямого обмена, глубочайшим образом ложны. Отсюда также следует, что если в качестве денег используется золото, то банкноты, коль скоро таковые существуют, должны представлять золото. Именно исходя из этой доктрины желала рикардианская школа организовать предложение денег посредством Английского банка. В самом деле, только таким путем и можно было уберечь денежную систему от «вмешательства» со стороны государства, обеспечив таким образом саморегулирование рынка.
А значит, бизнес оказывался в положении, чрезвычайно близком к тому, в котором находились природная и человеческая субстанция общества: всем им — и по сходным в своей основе причинам — угрожал саморегулирующийся рынок. И если фабричное законодательство и социальные законы потребовались для защиты индустриального человека от последствий принятия товарной фикции в отношении рабочей силы, если земельные законы и аграрные тарифы были вызваны к жизни необходимостью уберечь природные ресурсы и культурную среду деревни от воздействия товарной фикции в приложении к ним, то с тем же правом можно утверждать, что центральные банки и управление денежной системой нужны были для того, чтобы обезопасить заводы и другие производственные предприятия от губительного влияния товарной фикции применительно к деньгам. Сложилась достаточно парадоксальная ситуация: от разрушительного воздействия саморегулирующегося рынка приходилось спасать не только человека и природу, но и само капиталистическое производство.
Вернемся к тому, что мы назвали выше двойным процессом. Его можно представить как действие в обществе двух организующих принципов, каждый из которых ставил перед собой специфические институциональные цели, опирался на определенные социальные силы и использовал характерные для него методы. Одним из них был принцип экономического либерализма, стремившийся к созданию саморегулирующегося рынка, опиравшийся на поддержку торгово-промышленных слоев и в качестве своих методов широко использовавший laissez-faire и свободную торговлю; другим — принцип социальной защиты, имевший своей целью охрану человека, природы, а также производственной организации, опиравшийся на неодинаковую поддержку тех, кого пагубное влияние рынка затрагивало самым непосредственным образом — прежде всего, но не исключительно, рабочих и землевладельцев, — и использовавший в качестве своих методов протекционистское законодательство, союзы с ограниченным членством и другие инструменты вмешательства.