Мужчина из моего прошлого

Глава 66.

На следующий день ничего не меняется. Влад ходит за мной по пятам. Ему уже не хочется ни компьютер собирать, ни с Чарльзом играть. С Димой он вежливо здоровается утром, и на этом все.

К обеду я убеждаюсь, что дело не в разводе с Игорем, а непосредственно в детской ревности: ребенок ревнует меня к Диме. Думаю, это не такая уж и страшная проблема. Было бы гораздо хуже, если бы Влад отказывался принимать Диму из-за Игоря. А так сын постепенно привыкнет. Возможно, я перегнула палку, приехав к Соболеву с ребенком на всю неделю, а потом еще сказав, что мы останемся дольше. Вот сын и почувствовал неладное, хоть мы с Димой и были очень осторожны в его присутствии.

Влад настолько боится от меня отходить, что даже согласен писать в прописях и читать вслух. Пользуясь случаем, до обеда занимаюсь с ребенком русским языком и чтением. В обычные времена его не заставить выводить буквы.

В час дня сын начинает зевать. Сказывается, что лёг поздно, а встал рано (боялся проснуться позднее меня). Мы поднимаемся в его комнату, где я включаю на смартфоне мультик. Влад смотрит, вцепившись в мою руку, чтобы не ушла. Его веки так и норовят опуститься, но сын изо всех сил сопротивляется сну. В итоге все-таки засыпает.

Ставлю мультик на паузу и тихонько выхожу из комнаты, плотно прикрыв дверь. Димы и Чарльза нет. Ушли в лес часа полтора назад и до сих пор не вернулись. За весь день нам с Димой так и не удалось остаться наедине. Но ночь в разных комнатах пошла Соболеву на пользу: сегодня он более расслаблен, чем вчера, и даже, кажется, готов поговорить.

Вот только теперь сомневаюсь я. А что именно нам обсуждать? Как сказать Владу правду? Дима давно хочет объявить ребенку, кто его настоящий отец, это я просила дождаться подходящего момента. И, видимо, уже пора рассказать.

Но теперь я задумалась: а точно с Владом должны говорить я и Дима? Разве не Игорь должен сказать ребенку, что он не его родной папа? Будет ли правильным, если сын услышит от Димы что-то типа: «Твой настоящий папа не Игорь, а я»?

Хотя в нашей ситуации нет правильного рецепта, нет правильных слов.

Беру белую футболку Влада, на которую он пролил вишневый сок, и иду застирывать в ванную на первом этаже. Дима появляется минут через десять. Когда хлопает дверь в дом, я аж подпрыгиваю. Отчего-то становится страшно. По позвоночнику проступает испарина, сердце начинает качать кровь быстрее. Я не закрывала дверь в ванную, поэтому, остановившись в гостиной, Дима смотрит ровно на меня.

Улыбается. По-доброму так, и я под его лучезарной улыбкой медленно расслабляюсь. Все хорошо.

Все обязательно будет хорошо.

Дима отрывается от точки и идет прямо на меня. Буквально через две секунды оказывается в ванной и поворачивает замок в двери. Инстинктивно закрываю кран с бегущей водой и отступаю на пару шагов, но упираюсь в стиральную машину.

Дима подходит вплотную и обнимает меня, прижимает к себе, целует волосы.

— Где Влад? — тихо спрашивает.

— Спит.

— Прости… — сжимает меня еще сильнее.

— Все хорошо, — облегченно выдохнув, обвиваю Диму вокруг торса. — Мы с тобой слишком увлеклись друг другом и в какой-то момент упустили, что ребенок все видит и понимает.

— Надо как-то сказать Владу…

— Надо…

— Как мы это сделаем? Я всю ночь думал, подбирал слова, но все не то. Влад с одной стороны, умный, смышленый, а с другой, он ведь совсем ребенок. Как подобрать для него правильные слова? Ему всего шесть лет… Столько было мне, когда убили моего отца.

Тяжело сглатываю. В голову так некстати лезет мысль о том, что мой папа оправдал тех убийц.

— Я подумала, — осторожно начинаю и отрываю голову от груди Димы. — Может, это не мы с тобой должны сказать Владу правду?

— А кто? — удивляется.

— Я и мой муж. Мне кажется, сначала Игорь должен сказать, что он Владу не родной. А потом уже ты поговоришь с нашим сыном, когда он немного привыкнет к этой мысли.

Дима сощуривает темно-карие глаза и молчит.

— Мне кажется, так будет правильнее, — добавляю. — А вообще, я не знаю, как на самом деле правильно. И так, и так ситуация чудовищная.

Дима успокаивающе проводит ладонью по моей щеке.

— Думаю, ты права. Наверное, человек, которого наш ребенок считает отцом, должен сказать ему, что это не так. Хотя я сам бы хотел обо всем рассказать своему ребенку. Но надо делать не как хотим мы, а как лучше для нашего сына.

Киваю, искренне радуясь, что Дима со мной согласился.

— Я попрошу Игоря.

Дима снова привлекает мою голову себе на грудь. Запускает пальцы в волосы и просеивает их.

— Дим, а… — замолкаю, набираясь смелости.

Надо же еще внести ясность в наши с Соболевым отношения. По крайней мере мне бы этого хотелось.

— Что?

— Я еще хотела спросить по поводу нас с тобой…

— А что насчёт нас с тобой?

Резко поднимаю лицо. Его глаза лукаво смеются. Конечно, Соболев понимает, к чему я клоню. Стукаю его кулачком в здоровое правое плечо. Смеется.

— Ну, ты сказала, что наш секс ничего не значит, если мне не изменяет память.

Снова стукаю его, а Дима снова смеется.

— Белоснежка, неужели твоё мнение изменилось? — игриво выгибает бровь. — То есть, наш секс уже что-то значит? Я правильно понимаю?

Ему смешно! А мне вот нет.

— Ну, я подумала, что нашему сексу можно придать немножко значения, — язвлю, а у самой коленки подрагивают.

— Хм, — наигранно задумывается. — Немножко значения… Ну… — тянет. — Ладно, — произносит так, будто делает мне одолжение. — Так уж и быть, давай придадим нашему сексу немножко значения, — серьезно кивает.

Опять стукаю его.

— Хватит издеваться надо мной, Соболев. Тебе смешно, а мне нет! Да, я сказала, что наш секс ничего не значит, но и ты говорил, что я тебе не нужна! А если я тебе не нужна, то зачем ты со мной спишь? Зачем это все? Я ведь тебе не нужна!

Меня прорвало. Вываливаю на Соболева все претензии, пока он не затыкает мне рот поцелуем. Властно вжимается в мои губы, сминает их, подчиняет себе. А у меня сердце замирает, когда вкус Димы попадает на рецепторы. Одновременно хочется стонать от удовольствия и плакать от обиды.

Дима троллит меня, ему смешно! А мне нет!

— Дурочка, — отрывается от губ и шепчет. — Неужели ты еще не поняла, как много значишь для меня? Всегда значила.

Дыхание перехватывает. Гляжу на Диму во все глаза и не верю услышанному. Он снова шутит? Или теперь серьезно?

— Любимая, — целует меня в висок. — Любимая. Самая любимая.

Замерла и не шевелюсь. Дима продолжает покрывать мое лицо невесомыми поцелуями. До бабочек и мурашек.

То, что я сейчас испытываю, — это те самые пресловутые мурашки по коже и бабочки в животе.

— Я тебя больше не отпущу, — продолжает шептать. — Слышишь? Никогда больше не отпущу.

Хватаюсь за Диму сильнее, иначе рухну из-за вмиг ослабевших ног. Он уже целует мою шею. Не страстно, как по ночам, а нежно, осторожно, бережно. Доходит до сгиба с плечом, останавливается и глубоко втягивает воздух.

— Мне снился твой запах в армии. Просыпался и сдохнуть хотелось от осознания, что ты выбрала не меня.

— Это была самая большая ошибка в моей жизни, — хрипло произношу.

— Больше не будет ошибок. Больше мы не расстанемся.