В постели дьяволом

— Значит, тебя изнасиловал кто-то другой?

Я быстро киваю и, сообразив, что он меня не видит, шепчу:

— Да.

— Но замуж за меня ты по-прежнему не хочешь…

Он словно не ждет ответа, но я и не смогла бы сказать ни «да», ни «нет». Я выполнила обещание, данное его матери, вот и все. Что он теперь обо мне думает? Наверняка еще больше уверился в том, что я — лгунья. В остальном же я теряюсь в догадках: Ильяс скуп на эмоции.

— Тами, я знаю, что сейчас ты говоришь неправду. И знаю, почему. Я слышал, о чем ты говорила с моей матерью.

Он снова поворачивается ко мне, и от его взгляда мурашки бегут по коже. В нем — боль, настоящая черная боль, похожая на ту, что я испытываю во время приступов мигрени.

— И что ты слышал? — бормочу я.

Глупый вопрос, но я растерялась от такого признания.

— Достаточно, чтобы раскаяться в том, что сразу тебе не поверил.

— Никто не поверил бы… Никто…

Я замолкаю, потому что все, что хочу сказать, не имеет смысла. Во мне бушуют противоречивые чувства: обида на Ильяса и жалость к нему же. Он даже не попытался разобраться во всем, и поверил не мне, а своей матери. И все же мне страшно представить, что он испытывает, узнав правду о родном отце.

Ильяс тоже молчит, и тишина словно подводит невидимую черту под нашими отношениями. Оказывается, я все же на что-то надеялась. На понимание? Да, и на сочувствие тоже.

«Никто…» — В ушах звенит собственный голос.



«Никогда», — отвечает тишина голосом Ильяса.

35

— Я должен был… — Илья проводит ладонью по лицу и ерошит короткие волосы. — Я должен был иначе отнестись к твоим словам.

Я все еще не привыкла к его стрижке. Да и когда бы? После Москвы мы видимся всего второй раз. «Хвост» остался в прошлом, вместе с Ильей, а сейчас рядом со мной Ильяс, и я совсем не знаю этого мужчину.

— Не должен, — отзываюсь я. — Он твой отец. Ты поступил, как любящий сын.

— Тами, ты — жертва в этой истории, но жалеешь всех, кроме себя, — вздыхает Ильяс.

— Я живу с этим несколько лет, привыкла уже, но не хочу, чтобы страдали те, кто мне дорог. Жаль, что у меня не получилось уберечь тебя от этой боли. Благодаря тебе я перестала бояться близости с мужчиной, а за добро отплатила злом.

— Ты ни в чем не виновата. И я понимаю, как тебе тяжело…

Нет, Ильяс, ты не понимаешь. Я всего лишь хотела быть счастливой. А кто этого не хочет? Я поверила в любовь, поверила в искренние чувства, поверила, что нужна кому-то еще, кроме мамы. И осталась наедине с проблемой, без поддержки и сочувствия. Я не виню тебя, но ты не представляешь, как невыносимо больно от того, что во время тяжелого разговора с твоей матерью ты стоял за дверью, не вмешиваясь. Ты позволил ей унижать меня, тебя не возмутило то, что она меня ударила, потому что важнее была не я, а возможность узнать, что произошло много лет назад, не причиняя боли собственным родителям.

Ты получил подарок за то, чтобы жениться на той, кого выбрал отец. Ты тщательно продумал, что делать с ненужной женой. Почему бы не пожалеть ее, правда?

— Тебе тоже тяжело, — произношу я вслух. — Прошлое не изменить, надо жить настоящим. Кстати, зачем ты обрезал волосы?

Я сознательно меняю тему разговора. Что толку переливать из пустого в порожнее? Что делать дальше, мы решили еще в Москве. Ильяс принес извинения, больше обсуждать нечего.

— Волосы? — Он смотрит на меня недоуменно, но, быстро сообразив, чего я добиваюсь, облегченно смеется. — А, ты про стрижку. Уж и не помню, против чего я бунтовал в юности. Кажется, против всего, что мне навязывали. И как-то пообещал маме, что постригусь только к свадьбе.

— Да ты упрямец, — улыбаюсь я.

— Еще какой! — Внезапно Ильяс серьезнеет, и от его взгляда по спине бегут мурашки. — Тами, выходи за меня замуж.

Ошеломленная его предложением, я испуганно на него таращусь. О чем это он? Я и так выхожу за него замуж: на пальце кольцо, подаренное им на помолвке, в ЗАГСе — заявление на регистрацию брака.

Ильяс с досадой качает головой.

— Не так… Я хотел иначе… Тами! Нам же было хорошо вместе? Правда?

— Правда, — подтверждаю я.

Чего грешить против истины? Я чувствовала себя счастливой, когда мы были вдвоем.

— Здесь никого нет, — продолжает Ильяс. — Только ты и я. Давай устроим пикник? Ты правильно сказала, прошлое не изменить, но в настоящем нас двое. Мы же можем просто провести время вместе?

— Забыв о том, что вместе мы быть не можем? — уточняю я.

— Хотя бы ненадолго, Тами. Пожалуйста.

— Хорошо.

«Правда?» — спрашивает Ильяс взглядом. Тяжело поверить, что я так легко согласилась?

«Да», — киваю я.

Я не смогу забыть, но хочу притвориться. Ильяс — мой дьявол-искуситель, он умеет соблазнять. Я устала от боли, мне нужен отдых. Как бы ни обижалась, но я люблю Ильяса, и его предложение кажется мне прекрасным. Он и я, без родственников и проблем. Я украду еще немного счастья, только и всего.

Ильяс, и правда, привез меня в красивое и уединенное место. Я догадываюсь, кто рассказал ему о нем. Ахарат показывал мне этот луг: он недалеко от дороги, но только местные жители знают, что за кустами орешника есть удобный спуск, а тропа приведет на выступ, с которого открывается живописный вид. Внизу грохочет горная река, кажущаяся сверху блестящей лентой, а в голубом небе парят хищные птицы.

— Как красиво… — выдыхает Ильяс, остановившись на краю обрыва.

Я отворачиваюсь, потому что мне страшно на него смотреть. Это часть моей фобии: на открытом пространстве я не только боюсь высоты, но и переживаю, что кто-то другой может сорваться, оступившись.

Луг большой, вдали от края мне вполне комфортно, и я наклоняюсь к корзине, оставленной Ильясом. Ее, похоже, собирала мама. Неожиданно приятно, что они с отчимом так заботятся обо мне. Я замучила их своими болячками, вот они и подсказали Ильясу, как меня развлечь.

— Не надо, я сам, — говорит Ильяс, подходя ближе. Он расстилает на траве покрывало, кидает подушку. — Садись, отдыхай. Здесь хорошо, да? Далеко от края?

Он и об этом помнит? Кажется, я действительно смогу расслабиться. Забота подкупает, помогает почувствовать себя нужной и… любимой.

— Хорошо, да, — киваю я. — Мне здесь нравится.

Я опускаюсь на подушку, поджав ноги, и наблюдаю, как Ильяс неторопливо раскладывает на покрывале припасы: лепешки и овечий сыр, спелые помидоры и зелень, фрукты и сладости. Мне тоже хочется позаботиться о нем, поэтому отрываю кусок лепешки, заворачиваю в него кусок мяса, сыр и зелень.

— Попробуй, — предлагаю я. — Сыр мама делает сама, а Ахарат так жарит мясо, что оно тает во рту.

— То есть, ты знала? — улыбается Ильяс. — А, может, помогала собирать корзинку?

— Нет, не знала. — Я возвращаю ему улыбку. — Корзинка знакомая, салфетки и посуда — тоже.

Он тянется к лепешке и ест из моих рук, жмурясь от удовольствия, но потом вдруг замирает.

— Черт! Тами…

— Что? — пугаюсь я. — Невкусно?

Ильяс берет меня за руку и поворачивает кисть ладонью кверху.

— Тебе же больно, — упрекает он. — Почему молчишь?

— Ерунда. — Я прячу руки. — Всего лишь синяк.

— Погоди, у меня в аптечке есть мазь…

Он уходит к машине и возвращается с тюбиком.

— Не надо, — уговариваю я. — Ничего страшного.

Куда там! Ильяс не слушает возражений. Однако, когда он осторожными движениями втирает мазь в кожу, я чувствую, что ему это нужнее, чем мне. Ему это так же приятно, как мне — ощущать заботу любимого мужчины.

— Теперь я буду тебя кормить, — говорит он, закончив, и садится рядом.

И я ем с его рук все, что он предлагает, и не замечаю, что он все ближе и ближе.

— Сними платок, — просит Ильяс.

Я ощущаю на щеке его горячее дыхание и не могу сопротивляться. Нет, просто не хочу! Пальцы нащупывают булавку, платок соскальзывает с головы. Ильяс сам выдергивает из волос заколку, распуская пучок. Я, как завороженная, не могу отвести взгляд, пожирая глазами его лицо.