В постели дьяволом

Ильясу можно ставить памятник — за терпение. Наверное, он действительно любит, если заботился обо мне всю ночь. Любой другой, в лучшем случае, просто привез бы меня к Ахарату и сгрузил бы на пороге.

Выглядываю из-под одеяла: глаза у Ильяса все еще закрыты. Здесь, в знакомой кровати, мне хочется звать его Ильей, но еще раньше я провела черту между прошлым и настоящим. Пусть это один и тот же человек, но сексом я занималась с Ильей, а мой жених — Ильяс. И точка!

Надо бежать, пока не поздно. Понятия не имею, что скажу Ахарату, но Ильяса я боюсь гораздо сильнее. Он ничего плохого мне не сделает, и в этом опасность. Мне все сложнее убеждать его, что мы — не пара.

Осторожно сажусь, держась за виски. В ушах шумит, в глазах темнеет, и мне приходится ждать, когда пол перестанет качаться. Что это на мне? Мда… Мужская футболка. Судя по ощущениям, даже белья нет. Встаю, пошатываясь, и делаю шаг к двери. К горлу подступает тошнота.

— Далеко собралась? — интересуется Ильяс.

Так и знала, что не спит! Отвечать не хочется, но приходится менять траекторию движения. Приступ тошноты заставляет меня бежать в ванную комнату.

Падаю на колени перед унитазом… и Ильяс появляется рядом. Он обхватывает меня рукой, не позволяя нырнуть вниз головой, и убирает назад растрепанные волосы.

Страшно унизительно! Меня выворачивает наизнанку в объятиях мужчины, до слез на глазах. Это ужасно стыдно… и приятно. Я чувствую себя больной и несчастной, а рядом тот, кто за меня переживает.

— Все? Тебе легче? — участливо спрашивает Ильяс.

Я киваю, пытаясь отдышаться. Он помогает мне встать и достает полотенце из шкафа.

— Где паста и зубная щетка, ты знаешь. Одежда… Белье сохнет после стирки, а платье придется отдавать в химчистку. Я позабочусь об этом. Тами, тебе помочь?

Отчаянно мотаю головой и облегченно вздыхаю, едва Ильяс покидает ванную комнату. Почему он такой… хороший? Мне бы радоваться, конечно…

После рвоты головная боль немного отступила. Я тщательно умываюсь и чищу зубы, привожу себя в порядок и расчесываю волосы. Не знаю, где мои шпильки и заколки, поэтому плету косу и перекидываю ее на спину. Выходить к Ильясу приходится все в той же футболке, которая едва прикрывает попу. К сожалению, ни спрятаться, ни сбежать не удастся.

Ильяс внизу, хлопочет на кухне. Аромат кофе разливается по студии, гудит миксер. Осторожно спускаюсь по лестнице, испытывая легкое головокружение. И зачем я так напилась? Идиотка!

— Иди сюда, — зовет Ильяс, оглядываясь через плечо. — Выпей таблетку.

Иду, куда ж деваться… Не спрашиваю, что за шипучую дрянь он мне подсунул — послушно пью, надеясь, что это поможет. Ильяс ставит передо мной чашку с кофе и стакан с какой-то молочной бурдой.

— Пей. Будет легче.

Кофе, как обычно, чудесен. И молочный коктейль тоже. В этом идеальном мирке отвратительна только я. В пьяной женщине нет ничего красивого, а уж с похмелья зрелище и вовсе мерзкое.

Ильяс ни о чем не спрашивает, ничего не говорит, и я тоже молчу. Мы пьем кофе, избегая прямых взглядов. Но сказать что-то надо…

— Прости, пожалуйста, — бормочу я, уткнувшись взглядом в пустую чашку. — Я не думала, что так получится.

— Как ты себя чувствуешь? Лучше?

— Лучше… Спасибо… Я уйду, как только…

— Ах, да… Платье. — Ильяс тянется к телефону. — Сейчас вызову курьера.

Я не испытываю неловкости, сидя перед Ильясом в его же футболке на голое тело. Он видел меня и без одежды. Но за пьянку стыдно, даже очень. И, кажется, Ильяс это прекрасно понимает.

— Ну что, моя прекрасная невеста, наказать тебя за ночной дебош? — вкрадчиво интересуется он, отдав курьеру платье.

Я вскидываю голову и сталкиваюсь с насмешливым взглядом. Ильяс шутит, но внутри меня что-то тревожно екает и замирает. Не могу отвернуться — его взгляд притягивает, как магнит. Разрез глаз, размах бровей, изгиб губ… Ильяс все еще любимый и желанный мужчина, и невыносимо больно осознавать, что мы — не пара.

— Накажи… — шепчу я одними губами. — Но я тебе не невеста.

— Тами, ты опять за свое, — вздыхает он. — Хочешь, встану на колени? Как мне вымолить прощение?

— Нет, не хочу, — пугаюсь я. — Не надо вымаливать. Обман я простила.

— А что не простила? Почему я не могу назвать тебя невестой?

Я только что совершила ошибку. И правда, обида за представление, что устроил Ильяс, еще осталась, но простить его я могу. Однако я так и не придумала, как объяснить нежелание выходить замуж. Грубо оттолкнуть жениха не получится, у Ильяса определенно твердые намерения.

Как… Как мне сказать ему, что его отец…

Я сглатываю и прижимаю пальцы к вискам.

— Голова болит, — жалуюсь я, прибегая к женской хитрости. — Мы поговорим, но позже, хорошо?

— Хорошо, — нехотя соглашается Ильяс. — Может, приляжешь?

— Нет. Отдай телефон, пожалуйста.

— Не могу. Я отдал раньше, и ты его разбила.

Замечательно! Кое-что я все же забыла. Очень удачно, так и скажу Ахарату, что не могла позвонить.

— Я куплю тебе новый. Хочешь, выберем вместе? Прямо сейчас?

— Нет, спасибо.

— Хочешь сообщить отцу, где ты?

— Отчиму, — поправляю я. — Мой отец умер. Нет, не хочу.

— Он же волнуется.

Ильяс продолжает насмехаться, а у меня снова стучит в висках.

— Неужели он до сих пор не позвонил тебе?

— Да, мы разговаривали, — легко соглашается он, а потом меняется в лице. — Тами, опять плохо?

Я сильнее сжимаю виски, но боль нарастает. Похоже, это отголоски моего невроза: организм словно запрещает мне думать о проблемах.

— Иди сюда.

— Отстань! — отбиваюсь я от Ильяса, стаскивающего меня со стула. — Оставь в покое!

Просить бесполезно. Он не обращает внимания на мою мышиную возню и, схватив в охапку, несет к дивану.

— Посиди спокойно, — просит он. — Я не сделаю тебе ничего плохого.

Он что-то ищет в ящиках на кухне, и чуть позже в ноздри ударяет запах эвкалипта и мяты. Ильяс встает позади меня, за диваном, и втирает в виски масло.

— Тебе лучше, Тами?

— М-м-м… — отзываюсь я, погружаясь в блаженство.

У Ильяса сильные руки, но он надавливает именно там, где надо, и так, как надо. Боль отступает, а я расслабляюсь, в очередной раз доверившись его заботе. И откуда он все знает? Почему все умеет?

— Я делал такой массаж маме, когда у нее болела голова, — поясняет Ильяс, будто подслушав мои мысли. — И масло осталось после того, как она прилетала в гости.

Мама… Точно, у него же есть и мама. Каково будет ей узнать, что муж — насильник? А ведь Ильяс ее любит… Это чувствуется по тому, как тепло он произносит: «Мама».

Ворот у футболки широкий, и я не заметила, как Ильяс с висков переключился на плечи. Он массирует их, надавливая пальцами на выпирающий шейный позвонок. И это тоже приятно, мне не хочется сопротивляться.

— Тами… — шепчет он, дыша мне в макушку. — Я люблю тебя, Тами.

Это происходит одновременно: Ильяс признается в любви и опускает руки ниже, под футболку, накрывая ладонями груди. От одного только прикосновения к соскам сладкая истома разливается по телу.

— Пожалуйста, не надо! — вырывается у меня вместе с глухим рыданием.

Ничего не могу поделать. Этот поток слез мне не остановить.



29

Хорошо, когда горе можно выплакать. Тогда после слез остается пустота, и ее заполняешь чем-то новым. А если наоборот? Я рыдаю в объятиях Ильяса, и чернота в душе расползается, заполняя всю меня без остатка. Чем дальше — тем отчетливей я понимаю, что мне одной не по силам справиться с трудностями. Мне не на кого опереться, некого попросить о помощи, не с кем посоветоваться. А Ильяс, которого я хочу оттолкнуть, все желаннее и дороже.

Я отчаянно цепляюсь за него, до судорог в пальцах сжимая мягкую ткань рубашки. И лечу в бездонную пропасть, увлекая его за собой. Только я одна виновата в том, что происходит. Если бы сразу призналась Ахарату, что замужем, то ничего этого не случилось бы. Я не поехала бы в Москву, не искала бы встречи с Ильей, но согласилась бы на условия Ильяса. Мне не было бы так мучительно больно отказываться от любви. Но я ошиблась с выбором… и ничего уже не исправить.