Чужбина

– Ну вы посмотрите, что он о себе возомнил! – вскочил со стула брат Генрих и умоляюще протянул руки в сторону старика Иоганна: – Отец, может, ты ему объяснишь, что у царя этих бумаг и грамот побольше было. И что с того? Как собак в шею прогнали и царя, и его министров.

– Нам надо вместе держаться, – как бы невпопад произнес старейший из Лейс, вытирая платочком постоянно слезящиеся глаза.

– Я не собираюсь обсуждать политические вопросы, – агент счел необходимым вовремя закончить разговор, – мне всего-то лишь поручено объяснить вам преимущества переселения и помочь в оформлении необходимых бумаг.

Мужчина с холеным лицом быстро собрал и спрятал в портфель свои брошюры и, попрощавшись, скорым шагом покинул дом.

– А зачем большевикам и бедноте сдалась наша земля? – не мог угомониться Георг, обращаясь теперь только к брату: – Одни, городские белоручки, не знают, как ее обрабатывать, а другие, бездельники и попрошайки, не хотят этим заниматься.

– Пока не поздно, – удрученно промолвил дядя Генрих, – соглашайся, брат. А то боюсь я, что за твое упрямство твоим детям дорого расплачиваться придется.

– Большевики немцам автономию обещают, – успел крикнуть Георг свой последний довод вслед выходящему из дома брату.

Тот лишь отмахнулся в ответ…

Закончив свой рассказ, отец нежно взял ладонь Амалии, поцеловал каждый палец и скорбно произнес:

– Ведь господь же ниспослал нам Америку как спасение, а я отверг его благодатную руку. Ни за что я этого себе не прощу!

Несколькими днями позже ниже по течению Волги нашли его труп.

– Хороший был мужик, – скажет на похоронах старик сосед, – вот только не по силу ему оказалось справиться с горем.

В семнадцать лет на хрупкие девичьи плечи Амалии свалилась нелегкая участь стать главой и кормилицей шестерых сирот.

Большевики сдержали слово. Немцам Поволжья в 1927 году дали АССР – Автономную Советскую Социалистическую Республику. Село Кривцовка опять именовалось Мюллер. Вновь щедро плодоносили поля, а беспощадную продразверстку заменили на в разы низкие продналоги. Крестьянские хозяйства вновь ожили, стали набирать силу и развиваться. Но только не во дворе у Лейс. У них в семье физически стало некому обрабатывать землю. Не было и средств, чтобы нанять кого-то со стороны. В летнее время Амалии вместе с сестрами Марией и Эмилией приходилось самим наниматься на поденную работу к зажиточным односельчанам. Зимой сирот спасало рукоделие. Амалия умела хорошо кроить, шила платья, халаты, рубашки и фартуки (благо бабушка Эмма научила ее этому ремеслу, да и швейная машинка была под рукой), вязала варежки, носки и даже кофты. Все это продавали или меняли на еду. Ради куска хлеба сестры нянчили чужих детей, у соседей стирали белье и мыли полы. Даже девятилетний Мартин пытался помогать дома по хозяйству. Он ежедневно собирал и, надрываясь, тащил с берега Волги хворост для печи. У Амалии от этой картины сердце кровью обливалось. Но она успокаивала себя тем, что это лучше, чем просить подаяния на паперти. Хотя господь и от этого их не уберег.

В начале тридцатых погода в Поволжье не подвела крестьян. Нельзя сказать, что обильно шли дожди, но и засухи не предвиделось. Но вот почему-то снова настал голод. Если до этого Амалия и так работала на износ, успевая поспать всего лишь по пять часов в сутки, стараясь накормить, как она теперь говорила, своих детей, то теперь хлеб стало невозможно ни купить, ни заработать. Он просто пропал. Грамотные односельчане винили в этом большевиков и их начавшуюся в стране коллективизацию крестьянских хозяйств. В селе Мюллер еще не было колхоза, но народ догадывался, что именно в этом, как говорится, собака зарыта.

Амалия не искала виновных, неистово и постоянно ломая голову над тем, чем накормить семью. Иногда от безысходности у нее настолько опускались руки, что просто хотелось залезть в петлю. Но заглянув в огромные на исхудалых лицах потускневшие глаза детей, которые практически не отходили от стола, как бы боясь пропустить раздачу еды, Амалия находила в себе силы и снова и снова бродила по полям округи, надеясь найти там оброненное зернышко или не замеченную при уборке картошину.

Однажды соседка рассказала Амалии, что в воскресенье видела ее сестер с протянутой рукой у церквей: Ренату у католической, а двойняшек Анну и Розу у лютеранской. Сердобольная соседка не осуждала. Она хорошо понимала, как нелегко приходится жить сиротам и потому принесла с собой мешочек пшена и малюсенький кусочек сала.

В тот вечер Амалия первый и единственный раз, ударила по лицу Ренату:

– Я не позволю тебе позорить нашу семью.

Казалось, от обиды или бессилия, в ней окончательно пропали все эмоции и чувства. Ничего не осталось от той девочки в красном галстуке, со светлым взглядом и растрепанными косичками, мечтающей построить светлое будущее.

Вскоре рано повзрослевшая и очерствевшая Амалия очень пожалеет, что подняла руку на сестру.

Поздней осенью 1932-го Рената смертельно отравилась. Она у одного амбара съела кукурузу, обработанную крысиным ядом. В ярости Амалия рвала на себе волосы и была готова голыми руками задушить хозяина амбара, который убил ее сестру.

В последнее время мимо их дома часто перевозили санки с умершими от голода односельчанами. Амалия даже не додумалась попросить соседей ей помочь. Она сама оттащила завернутое в белый холст тело Ренаты на переполненное кладбище. Разведя на маминой могиле костер и, дождавшись, пока земля оттает, Амалия своими руками подхоронила сестренку к маме.

Мария и Эмилия в это время присматривали дома за младшими.

Двойняшки Анна и Роза уже давно не выходили на улицу, а на днях вообще перестали вставать с постели. И как только сестры не пытались накормить их нехитрой похлебкой, изможденные голодом девочки отказывались принимать еду.

– Полная дистрофия организма, – сделал заключение фельдшер, – помочь уже ничем нельзя.

Через несколько дней двойняшек закопали поверх отца. И тоже без гроба, укутанных в половинки простыни с родительской кровати.

Амалия считай что весь день пробыла между свеженасыпанными могилами и уже ближе к вечеру было собралась идти домой, как у нее подкосились ноги и она, рухнув на мамину могилу неистово разрыдалась. Сильная, стойкая натура, но такие потери любой камень превратят в песок. Слезы бесконтрольно ручьями текли из девичьих глаз, а она лежала, не чувствуя ни холода, ни ночи, ни себя.

К двадцати двум годам Амалия успела похоронить семерых членов семьи. У нее невольно складывалось впечатление, что каждый год приносит лишь горе, а вся жизнь состоит из сплошных лишений и потерь.

Старшая Лейс тогда даже не могла предположить, что будет еще хуже и что ее семью ждут страшные потрясения…

В дом постучали вечером. Настенные часы Лейс недавно променяли на пару бурячков, но Амалия по привычке посмотрела на пустую стенку.

“ Должно быть где-то около семи, – промелькнуло в голове, – кто бы это мог быть в столь поздний час?”

Гостей они уж точно не ждали. Вся семья в сборе сидела за столом и пила перед сном подобие чая: залитые кипятком высушенные на печи шкурки от свеклы.

Размышляя, что в такую стужу и мороз в их село чужие не придут, Амалия, даже не спрашивая кто это, открыла дверь. Но этих людей она точно не знала. Первой в дом вошла женщина. Амалии показалось, что она была огромная как скала: в мужском широком овчинном полушубке и валенках. Ее сопровождали трое мужчин, тоже одетых по-зимнему. Двое из них держали в руках керосиновые фонари. Амалия разглядела на стекле клеймо в виде летучей мыши. Не каждый в селе мог себе позволить эти ветроустойчивые фитильные лампы, привезенные из Германии. Они имелись только у зажиточных односельчан. У Лейс тоже была одна, отец обычно брал ее с собой на рыбалку и охоту. Но Амалии в прошлом сентябре пришлось ее обменять на мешок початков кукурузы.

Женщина стряхнула с плеч и воротника снег, который непрерывно валил с утра и, осматриваясь, молча прошла мимо Амалии к столу, где в недоумении застыли трое Лейс. Затем, так же ничего не объясняя, она прошла в родительскую спальню. Амалия видела в проеме двери, как та аккуратно и даже нежно погладила стоящую там колыбель. Потом нежданная гостья заглянула в детскую и напоследок в третью комнату, где раньше спали бабушки. Вернувшись в гостиную, женщина сбросила с себя полушубок на стоящую под окном лавку. Все увидали ее огромный живот.