Чужбина

Дед Амалии, Иоганн Лейс был мастером на все руки: и хлебороб, и плотник, и каменщик, а на старости лет увлекся еще и виноделием. Он сам сделал чертежи и построил дом, в котором родилась Амалия, – добротный, четырехкомнатный, выложенный из так называемого дикого природного камня и крытый деревом. За ним располагался большой амбар и огромный хлев для домашней скотины. До самой реки, метров на сто тянулся хозяйский огород с бесчисленными грядками и несколькими яблонями. Практически у воды, на высоком берегу, будучи еще в расцвете сил и здоровья, а ныне покойный, Иоганн выкопал погреб. Сооружение имело три части: ледник – здесь круглый год хранились многокилограммовые куски заготовленного зимой на реке льда; овощное хранилище и выложенное из того же природного камня небольшое со сводами помещение для «дозревания» самогонного вина, как любил выражаться сам Иоганн. Ему открыто завидовали соседи колонисты, а русские из ближайших деревень специально приезжали полюбоваться на строительное сооружение немца и перенять его опыт.

Семья Лейс была большой. После Амалии родилось еще пятеро дочерей: Мария, Эмилия, Рената, Роза и Анна. Девять женщин и один мужчина. Не жизнь, а малина. Усилиями слабого пола в доме Лейс всегда царили чистота и порядок. Домочадцы были накормлены и опрятно одеты. Погреб и чердак до отказа наполнен продовольствием: мясом, шпиком и копченой колбасой, вяленой рыбой, топленым свиным и сливочным маслом, вареньем и соленьями, сушеными фруктами, ягодами и грибами. В сундуках хранились неисчислимые отрезы ткани и мотки пряжи.

Работать же на поле, пахать, сеять и косить Георгу приходилось одному. Он как-то с этим успевал справляться, да и женщины помогали ему чем могли. Закрома их амбара до краев были наполнены зерном, мукой, фасолью и кукурузой. Но завести еще одного ребенка Георг уже не хотел и даже предостерегался. Можно представить, как же озадачен был отец многодетной семьи, когда узнал, что Мария-Магдалена вновь беременна.

Но бог в этот раз был на стороне Георга и подарил ему сына Мартина.

– Дети не картошка, и зимой растут, – так рассуждал теперь уже обрадованный отец, понимая, что не за горами то время, когда сын повзрослеет, станет ему опорой и наследником рода.

Амалия хорошо помнит, как они с бабушками готовили для новорожденного брата старую колыбель-качалку. Хотя, что там говорить, готовили? Так, слегка протерли, да свежевыстиранные пеленки постелили. Люлька просто не успевала запылиться или рассохнуться, потому что практически каждые полтора – два года рождался ребенок.

В семье уже наизусть знали рассказы бабушки Эммы о том, как в первый же год после переселения их предков из Саксонии на Волгу ее прадедушка смастерил эту колыбель. Вот уже полтора века она неустанно служила его наследникам.

Амалия знала каждую деталь качалки, вырезанной из дуба и ярко разукрашенной: на боках витиеватые деревца, царские птички и лазоревые цветочки. В изголовье зыбки во всей красе сияло лучезарное красно солнышко, а в ногах – обрамленный звездами полумесяц. На всех четырех стенках были искусно вырезаны по несколько ангелочков.

– Креста на люльке не хватает, – в который раз сетовала бабушка Анна-Роза, – У нас, католиков, на каждой колыбели крест вырезают, чтобы бог ребеночка защищал.

– Не слушайте ее, – попросила внучек бабушка Эмма, – нельзя преклоняться перед тем предметом, на чем Иисуса распяли.

Последняя речь пастора на воскресном молебне была посвящена именно этой теме.

– Второй заповедью на скрижалях божьего свидетельства записано: “Не делай себе кумира”, – обратился тогда проповедник к прихожанам, – И это впереди всех нам известных: не убивай, не прелюбодействуй и не кради. К сожалению, в истории религий нередки случаи подмены учения суеверием, когда вера в Бога подменяется идолопоклонством, почитанием подобий и изображений. Лютеранину не нужна икона. Он знает, что Господь на небе и достаточно обратить свой взгляд вверх, чтобы напрямую с ним общаться.

Эмма охотно поделилась бы сейчас услышанным со свахой, но Анна-Роза явно не интересовалась этим и, достав из-за пазухи флакончик, лишь обильно окропила колыбель святой водой. Она была воспитана иначе и менять свои взгляды на старости лет не собиралась.

Бывало, бабушка Эмма, сознательно или нет, повесит для сушки на спинке качалки влажную пеленку.

– Ты что, хочешь, что б наш внук бессонницей страдал? – спешно срывала ее и крестила люльку католичка Анна-Роза. – Это плохая примета.

В девочках, видимо, врожден материнский инстинкт. Иначе чем объяснить, что они с детства играют в куколки, их моют, пеленают и кормят. Естественно, что всех девочек в доме манила и притягивала к себе колыбель. У них буквально чесались руки от желания ее покачать.

– О Боже! – хваталась за голову и кричала, как будто конец света наступил Анна-Роза. – Нельзя качать пустую люльку! Вы что, хотите, чтобы ваш брат смертельно заболел?

Отогнав детей, Анна-Роза шепотом читала долгие молитвы и периодически крестила колыбель.

Эмма однажды не выдержала, подошла к свахе и тихо сказала:

– Ты либо в бога верь, либо в языческие приметы.

Анна-Роза замерла на минуту. То ли она пыталась понять услышанное, то ли тщетно искала, чем ответить Эмме. Решив, что это не ее ума философия, Анна-Роза молча повернулась к ней спиной и как ни в чем не бывало продолжила поучать внучек:

– Не вздумайте сами в колыбель залезть!

Никто не посмел ее спросить, почему? Каждая из девочек уже наперед представили себе все те страшные беды, которые непременно с ними потом произойдут.

Двадцать первый голодный год для многих оказался именно тем самым концом света, который постоянно предсказывала бабушка Анна-Роза. И пусть земля и вселенная не сгинули в небытие, что-то судное было в нем, несомненно. Никто не мог припомнить случая, чтобы в этих краях уродилось меньше, чем посеяли.

А тут еще другая напасть. Большевики и их продразверстка. Они вваливались в каждый дом Кривцовки и отбирали у крестьян продовольствие для голодающих города. У Лейс большевики очистили амбар под веничек – даже зернышка не оставили на полу. Увели весь скот.

– Да что же вы за нелюди такие! – на русском, встав перед ними на колени взмолилась Мария-Магдалена. В руках она держала Мартина в пеленках. – А чем мне семерых детей прикажете кормить?

Сжалились большевики над матерью, оставили многодетной семье мешок муки и маленького козленка на развод – чтобы было детям молоко. На большее не расщедрились, даже еще напоследок зло бросили:

– Не нравится, пошла прочь в свою Германию.

Муки хватило ненадолго, а козленок оказался козликом. Ждать молоко пришлось бы долго. Его зарезали, хотя и мяса с него было как с кошки. Георг стал чаще ходить на охоту и рыбалку. Бабушки тащили из леса все, что можно было подать на стол. Они, кажется, даже отварами из коры деревьев поили своих домочадцев. Насытиться этим было невозможно, но чувство голода как-то притуплялось.

Но беда не приходит в одиночку. То ли от переживаний и страха, то ли от плохого питания, у Марии-Магдалены пропало молоко. До синевы в лице заливался от голода в крике маленький Мартин. Бабушка Эмма заставляла сноху продолжать давать малышу грудь. И как не старался тот, своими быстрыми жадными движениями сосать, кормящая грудь оставалась пустой. Было очевидно, что он голодает. Если до этого не успевали просохнуть детские пеленки, то теперь их меняли лишь через день.

Бабушка Анна-Роза готовила для кормящей матери по своим рецептам чаи из полевых трав. Но и они не принесли желаемого результата.

Отец успел уже оббегать всю округу в поисках коровьего молока для умирающего от голода сына. К сожалению, всех коров забрали большевики. И лишь в соседней деревне, в одной семье калмыков ему повезло. У них имелось кобылье молоко. На момент продразверстки жеребая лошадь не могла и шагу ступить. Поэтому ее не отобрали, и она в родном стойле удачно ожеребилась.

Теперь, чаще всего Амалии, приходилось через день-другой ходить по семь верст только в одну сторону за питанием для братика. Платили за молоко чем могли. Бывало, калмык сам говорил, что ему в следующий раз принести: пряденную шерсть или что-то уже из готовой одежды. За крынку молока отдавали молоток или топор, вилы или лопату, шерсть или нехитрые мамины бусы.