Разорванная цепь

– Только, чтобы помочь, мне необходимо, чтобы вы выполнили несколько важных условий. Первое: все оригиналы документов вы должны передать мне. Без всяких условий и возражений. Второе: в ближайшее время строго выполнять все мои инструкции. От этого будет зависеть ваша жизнь. Объясняю.

Константин Львович заметил, что Павел немного дернулся, так, как будто хочет что-то спросить, но сейчас было не время для того, чтобы Полянский задавал вопросы. Сейчас надо было навязать ему свою волю. Ради его же блага.

– Чтобы прекратить ваше преследование, вам придется стать приманкой. Мы постараемся прикрыть вас настолько, насколько это будет возможным. Но риск будет высоким, очень высоким. И чтобы риск свелся к минимуму, строгое выполнение инструкций будет обязательным.

– Записывайте номер почтового ящика…

– Чего?

– Ну вот… Мне знакомая девушка арендовала почтовый ящик в отделении почты… давно. Срок аренды еще четыре месяца. Я туда сам положил документы в конверте – это несложно. Ключ у меня, сейчас принесу.

Павел говорил это таким равнодушным тоном, что Константин Львович Переделкин даже растерялся. Он ждал, что Павел будет торговаться, искать компромисс, вымалывать для себя какие-то условия, что-то оговаривать. Но такого жеста от Павла он не ожидал. Павел принес ключ и клочок бумажки, на котором написал номер почтового отделения и почтового же ящика.

– Отлично. Пока что отдыхай. Сегодня в шесть подойдет один человечек. Он тебя увидеть не должен. Извини, но наверх он поднимется обязательно. Так что ты отсидишься в подполе. Не возражаешь?

– Конечно же нет… Константин Львович, можно один вопрос?

– Да… – Переделкин как-то внутренне напрягся, неужели торговля начнется именно сейчас?

– Скажите, а Люда… та девушка, она… не пострадает?

– Уверен, Павел, что девушку я из-под удара вывести смогу.

– Спасибо, Константин Львович… Спасибо.

Старик усмехнулся. Он не переставал удивляться людям, особенно тому, как они себя вели в стрессовых ситуациях. Порой проявляли такое благородство, что диву даешься, порой же из самых надежных и проверенных товарищей такое дерьмо наружу лезло, что задохнуться было впору… Да… тут человеку ствол к виску приложили, а он о девушке печется, мучается, что ее подставил, вот оно как…

Глава сорок пятая

Дела тюремные

Москва. Одинцовский район. Молоденово. Коттедж советника Погожина. 02 апреля 2010 года.

Николай Петрович Замятин был человеком высоким, худым, даже чрезмерно худым, с таким характерным блеском больших, чуть выпученных глаз, с острыми, резкими, даже слишком резкими чертами лица. В нем было все чрезмерно: и худоба, и черты лица, и нескладность фигуры, которая, казалось, вот-вот сложится в какую-то смешную и нелепую головоломку. Даже нездоровый блеск его безумных глаз казался чрезмерно безумным. Грубые тяжелые ладони с длинными, несоразмерно длинными пальцами рук еще больше подчеркивали какую-то неправильность, присущую не только телу этого странного человека, но и его душе. А вот тот внутренний стержень, который позволял все время этому человеку находится на плаву, выдерживать все невзгоды судьбы, которыми так богата была его не слишком длинная жизнь был скрыт от чужих глаз. С шестнадцати лет слово «свобода» было неизвестным ему, с пятнадцати лет мозг его был наполнен непонятными словами и неизвестными символами, складывающимися в непонятные формулы. Чтобы хоть как-то попытаться разобраться в формулах и выражениях, которые его заполонили, Коля решил получить максимальное образование. В шестнадцать лет он поступил на первый курс математического факультета родного университета. В девятнадцать получил диплом и приглашение на научную работу. В двадцать три имел еще два диплома о высшем образовании. Свое первое изобретение он сделал, когда пытался расшифровать одну из формул, которые отпечатались в его мозгу. Это была первая запись, которую он решился перенести из своего мозга на бумагу. Это была его первая попытка расшифровать тот код, который был спрятан в подсознании, и от которого зависела вся его жизнь. Перевод получился более-менее сносным. Тогда Коля Замятин еще не знал, что в таком деле возможен только один перевод: правильный, а остальные никогда и никем не принимаются. Его первое изобретение с треском забраковали. Повторная попытка была предпринята через три года. Примерно с таким же успехом, на этот раз Замятин попытался расшифровать три послания, те, которые беспокоили его больше всего. Николаю казалось, что полученные знания должны, обязательно должны принести результат. Но результата все еще не было, он понял это позже, когда просто не получил подтверждения на свои заявки. Но истинную цену ошибкам он понял тогда, когда его навестила команда психиатров. Ему не надо было отсылать еще пять заявок, это называли еще бредом изобретательства. Авторы большого количества абсолютно бессмысленных заявок на изобретения передавались доблестной милиции, а та уже отправляла горе-изобретателей прямиком в лапы психиатров, которые начинали доблестно бороться с шизофренией. Ибо бред изобретательства всей доблестной советской психиатрией считался признаком безумия, точнее, шизофрении, и подлежал незамедлительному и интенсивному лечению. А, поскольку бред изобретательства свидетельствовал о самой тяжелой форме болезни, то шансов выйти на свободу у изобретателей-неудачников практически не было. Единственным фактором, тем стержнем, который помог выжить и выстоять Николаю Замятину был код, да, то самое число определенных знаков, которые в его мозгу превращались в страницы текста и формулы.

Когда ему вводили инсулин, привязывали к кровати и не давали есть (на языке медработников это называлось ИШТ инсулино-шоковой терапией) он начинал прокручивать в уме формулы, одну за другой и крутил их вплоть до того, как жуткое чувство голода, вызывало что-то похожее на эпилептический приступ, вплоть до момента, когда сознание окончательно покидало его тело. И первым, что он пытался вспомнить, как только сознание вновь посещало его измученное подобными процедурами тело, это были те же формулы, формулы на кодовом языке. Говорят, что в Америке предпочитают ЭШТ (электро-шоковую терапию), что же, Коля прошел и через эти процедуры. В НИИ, куда его направили для установки окончательного диагноза, как раз была такая установка. По-видимому, для чистоты эксперимента, ему закатили пару-тройку сеансов. Впечатления были куда как похлеще, чем от инсулинового шока. Впрочем, шок, он и в Африке шок. Кто вам сказал, что мы стали гуманнее? Кто вам сказал, что шоковые виды терапии не используются на умалишенных?

ГосподиБожемой!

Какие вы нежные! Только человек, прошедший через унижения отделения для психбольных может понять, чего стоит остаться там нормальным человеком.

Для Николая Замятина оказаться в частной тюрьме господина Погожина было, наверное, за счастье. Он был по-прежнему человеком без свободы, но хотя бы от постоянного насилия он избавился. Насилием (психологическим) было находиться в психушке. Насилию (физическому) он подвергался в больнице постоянно. И не только во время медицинских процедур. Санитары считали его симпатичным, а поэтому насиловали регулярно. Санитары и самые отмороженные из постоянных (хронических) пациентов отделения. Жаловаться было некому, врачам было на все наплевать. Тем более на парня, за которым ни кто не стоит. Как ему удалось отправить еще одну заявку на патент, точнее, на президентский грант, остается загадкой. Но он сумел сделать это, и теперь попал в руки Арсения Ростиславовича Погожина. Да, его жизнь, можно сказать, изменилась к лучшему: у него была отдельная комната, в которой не было еще пять рыл людей, психически неуравновешенных, нормальный санузел, приличная еда, но все-таки это была тюрьма. В отличии от психушки, он был лишен даже прогулок, в этом был большой минус. И, самое главное, он не знал, что нужно от него этим странным людям, которые вытащили его из больницы. И это незнание делало его все более неуверенным: и в себе, и в своем будущем. И что делать? Что? На кого положиться, кому доверять. Он понимал, что с ним играют в какую-то игру, но он не знал, что это за люди, можно ли им доверять, а то чувство, которое обычные люди называют интуицией, у Николая Замятина попросту отсутствовало. Он или знал что-то, или не знал. На этот раз не знал.