Длиной в неизвестность

— Волнуешься, – заметил Юмэ, – понимаю. Но так даже интереснее. Ты уже насмотрелся, теперь почувствуй всё кожей. Трава ноги щекочет. А ветер треплет футболку и волосы.

Тору коротко кивнул и попытался расслабиться.

— Кстати, – добавил Юмэ, – помимо того, что тут нет всяких жуков и острых камней, тут ещё и боли не чувствуешь. Вернее, чувствуешь, но можно отключить, если в реальности при этом не больно. Но тут и твоё подсознание должно поработать. Здесь даже лучше, на самом деле. Пришли, – он плавно опустил руки, позволяя глазам медленно привыкнуть к нарастающей яркости.

— О Ками-сама, – выдохнул Тору, смотря на возвышающийся над ним дом, – Боже…

Воспоминания нахлынули волной и погрузили его в глубину беззаботных и счастливых лет. Всё тот же сад. Всё тот же дом. На стенах по-прежнему висели его картины. В воздухе до сих пор пахло прошлым. Далёким и светлым прошлым, в котором не было места прощаниям, разочарованиям и отчаянию. Только голубое небо, зелёная трава, колышущий занавески ветер и с упоением рассказывающий об устройстве Дримленда Юмэ. Уже без стекла. Смог бы Тору, ложась спать в одну из обыкновенных токийских ночей, поверить, что когда-нибудь сбудутся все его желания?

Он бегом поднялся на второй этаж и с разбега прыгнул в объятия мягкой постели. Если Юмэ действительно контролировал здесь каждый листочек и каждую щепочку скрипящего пола, то Тору готов был расцеловать его в благодарность за возвращённую беззаботность детства.

— Вечером к обрыву? – Юмэ остановился в дверном проёме и с улыбкой смотрел на его ликование.

— Хоть на край земли, – ответил Тору, оборачиваясь в воздушное одеяло. – Боже, Юмэ, это невероятно!

— Юра.

— Что?

— Назови меня по имени, – попросил Юмэ, подойдя ближе.

— Тебе не нравится? – удивился Тору. В Дримленде называть Юру «Юмэ» было гораздо привычнее.

— Назови, – настоял Юмэ, садясь рядом.

— Юра, – согласился Тору. – Спасибо, Юр. Правда. Я не знаю, я… Я думал об этом почти всё время, но точно каждый день. И каждую ночь, – он заметил на себе вопросительный взгляд, – почти каждую ночь я надеялся снова здесь оказаться. Я думал, что ты забыл про меня! Я даже когда-то подумал, что ты умер! Или что для тебя наше прошлое совсем ничего не значит. А ты вот как, оказывается. Если ты не сказал сразу, значит, были причины, да?

— Были, – кивнул Юра, – какой ты догадливый.

Тору наивно ждал объяснений, но вместо этого Юра лёг рядом и пристально на него посмотрел – и взгляд бросил такой же, как в аэропорту. Без сожалений.

Тору доверился этому взгляду, как доверился рукам и внутренней силе. Здесь, в созданном ими доме, не было ни страха, ни боли, ни мучений выбора. Тору отдавал себя этому ощущению без остатка, отдавал так, что не оставалось места для недосказанности и незавершённости. Без сожалений.

Счастливые и разморённые жаром солнца, они лежали в кровати до наступления вечера. Солнце розовело, краснело, наливалось смущением и страстью, а после, истощённое долгим и ярким свечением, темнело и медленно падало за горизонт.

— А ведь когда-то, помню, ты боялся лежать со мной в кровати даже через стекло.

— Какой-то символ непринятия, – задумался Тору, – стекло это твоё.

— Наше стекло, – исправил Юра, – теперь мы всё приняли, наверное?

Улыбнувшись, Тору кивнул.

Каждый думал о чём-то своём, а может, не думал вовсе. До окончания ночи оставалось, по ощущениям, всего несколько часов. Тех же часов, что ещё вчера проходили в одиночестве и тоске. Какой удивительной была жизнь! Тору боялся не успеть насладиться совместным временем и цеплялся за каждое мгновение так, будто оно было последним. Будто он в самом деле видел Юру в последний раз.

И даже понимая, насколько глупыми были лезущие в голову мысли, он не мог им противиться. Находящийся на грани эйфории Тору всё равно проигрывал взбунтовавшемуся сознанию. И вновь ни о чём не жалел. Это сознание, непослушное и возбуждённое, порывистое и гибкое, позволило ему быть здесь и своими глазами видеть ожившую сказку.

Небо рассыпало звёзды по ткани потемневшего платья и обнажило серебрящийся диск луны.

Тору и Юра спустились вниз – стоять на ногах после часов, проведённых в кровати, было тяжелее обычного. В голове до сих пор слышались отголоски тёплого разговора, а на волосах ощущались прикосновения перебирающих их пальцев.

Юра взял велосипеды. Всё те же велосипеды, что и много лет назад, с по-прежнему низкими сиденьями и рамами. Тору некоторое время смотрел на простенький механизм и задумчиво поглаживал руль.

— Я, наверное, скажу это сейчас, – Юра ловко запрыгнул на велосипед и закрутил педали так быстро, что Тору едва удавалось расслышать его из-за стремительно увеличивающегося расстояния. Он боялся, что Юра, подобно солнцу, исчезнет за горизонтом и никогда не вернётся в покинутый временем Дримленд.

— Будь готов к тому, что видишь Дримленд в последний раз.

Его слова прошлись по спине мурашками и вошли под ребро острием ножа. Тору ускорился, крутя педали настолько быстро, насколько позволяли силы. Он пытался угнаться за неуловимым и понимал, что сейчас, в тишине уснувшей природы и тускнеющем лунном свете, не успевал. 

— А если солнце зашло, то у нас не больше двух часов, – крикнул Юра. Его голос рассёк тишину, навсегда впитавшись в вечную землю.

Тору не замечал перед собой пейзажа, не замечал пространства, которому несколько часов назад горячо клялся в любви и верности – он видел лишь светлую макушку, к которой мчался, едва собирая силы.

Два часа. Поезд, аэропорт, пять часов до заветного сообщения. Всё повторялось, события делали петлю и возвращались к истоку: он снова здесь, в Дримленде, ехал к обрыву, с которого начиналась новая жизнь. Рядом с Юмэ. Нет. Рядом с Юрой. И без стекла, делящего их миры на два.

Теперь мир был один, общий и одинаково близкий. Если бы он мог догнать его, если бы…

Шумящий ручей, камни и размывшаяся водой земля, пристальный взгляд луны, смеющиеся звёзды и плачущее из-под земли солнце – пейзажи сменяли друг друга, Тору узнавал в них совсем юного и наивного себя.

Он рисует невнятные образы. Видит первые сны.

Видит Юмэ. Видит Танаку Иори. Видит Ойкаву Юити и Мисаки Рин. Теряет Танаку Иори. Теряет Юмэ.

Теряет любящего отца. Встречает Юру. Все прошлые потери меркнут в свете его сердца. Вновь обретает Юмэ.

Аэропорт. Сны. Теряет Юру. Река и чёрная глубина.

Тору вздрогнул, поэтапно увидев свою жизнь в затенённой зелени вечного лета. Она показалась ему такой же незначительной и жалкой, как стопка потёртых карточек неудавшегося фотографа.

Тору был уверен, что видел больше, чем было нужно, но спрашивать Юру не было времени. В другой раз. Когда-нибудь он обязательно спросит.

Они добрались до обрыва, по ощущениям, за считанные минуты. Устало отбросили велосипеды и, подойдя к краю, сели на тонкую пластинку твёрдой земли.

— Я не ответил тебе, – напомнил Юра, восстанавливающий дыхание рваными вдохами, – теперь и поговорить можно. Я не сказал сразу, потому что хотел, чтобы ты ещё раз стал моим другом, только уже взрослым и более сознательным. Я, наверное, виноват перед тобой, потому что сразу узнал и всё понял. И перед тем виноват, что ты так долго трепал себе нервы. Но мне правда хотелось. Иначе я бы до сих пор считал, что мы общаемся только из-за твоей больной тяги к прошлому. Но ты принял моё новое настоящее, после смерти отца и прочей случившейся грязи. Я боялся, что ты не поймёшь правильно, хотя верил в то, что поймёшь. И не ошибся. Вот что-то, а ошибаюсь я редко, особенно насчёт людей. Теперь же всё хорошо? Я спокоен, что твои чувства искренни, а твой ненаглядный Юмэ, – он пригладил растрепавшиеся волосы, очевидно смущаясь, – сейчас сидит на всё том же краю земли и уже без стекла, которое тебя наверняка бесило, обсуждает скучную взрослую жизнь. Мы не этого ли боялись? – Юра усмехнулся, перевёл взгляд в небо и тыкнул пальцем куда-то в его черноту. – Кассиопея. Мне кажется, всё в итоге сложилось лучше, чем могло бы. Думаю, можно считать, что мы исполнили наши глупые детские мечты.