Страница 24 из 29
Она стояла у двери грязного номера старого мотеля, наблюдая за ним.
— Я проснулся? — спросил он, во рту у него пересохло, горло воспалилось.
— Это не имеет значения.
Он остался сидеть у изножья кровати. Он постарел, но она выглядела точно так же, как и все эти годы назад.
— Я помню эту комнату, — сказал он, апатично оглядываясь по сторонам.
— Что тебе больше всего запомнилось?
— Заниматься любовью. Здесь, в этой постели.
— Это то, чем мы занимались?
— Это ведь было?
Шина улыбнулась так быстро, что он чуть не пропустил её улыбку.
— Я помню тебя на мне, — продолжил он. — Как ты держала меня за запястья своими руками и прижимала мои руки к матрацу, как будто боялась, что я могу уйти. Я помню ощущение твоего языка у себя во рту, выражение твоих глаз, когда я был внутри тебя, тихое стонание, которое ты издавала, и то, как ты дрожала, когда кончала. И я помню…
— Что?
— Что боялся тебя.
— Почему боялся?
— Я боялся, что ты встанешь у меня на пути.
— У всего, что мы говорим и делаем, есть последствия, Ленни. На каждое действие есть равное противодействие, верно? Наши грехи влияют не только на нас самих, но и на других.
— Грехи, — усмехнулся он.
— Разве не иронично, что те, кто меньше всего верят в грех, почти всегда грешат больше всех? — она играла с занавеской на окне, выходящем на улицу. — Ты хоть представляешь, что ты сделал со мной? Даже сейчас, столько лет спустя, у тебя есть ключ к разгадке?
— Шина, мне очень жаль, и я хочу твоего прощения. Но и ты не невиновна во всём этом. Ты пыталась наказать меня, и всё, что ты сделала, это разорвала нас обоих на куски. Ты уничтожила нас обоих.
— Ты такой драматичный. Ты всегда им был.
— А ты не была?
— Я была человеком. Не одноразовая память, не персонаж какого-то фильма или пьесы, проносящийся у тебя в голове, не призрак.
— Это никогда не было о тебе. Я заботился о тебе, я это делал, но не мог позволить себе любить тебя. Не тогда.
— Я бы тебя поддержала.
— Ты бы остановила меня. Ты хотела другой жизни.
— Я хотела тебя.
— Почему? Ты хотела мужа, детей и традиционную жизнь. Я не мог дать тебе эти вещи.
— Моя любовь и поддержка могли бы помочь тебе, — она отдёрнула занавеску настолько, чтобы увидеть пыльную дорогу за ней. — Но ты отказался это видеть. Возможно, где-то в глубине души ты хотел любить меня, но не мог любить даже себя. Ты должен был идти один. Только ты был не один. Ты нёс с собой все наши гниющие кости. Твоя жизнь была бессмысленной и пустой, как и моя. Так не должно было быть. Ты мог бы быть со мной.
— Бывают дни, когда я хотел бы, чтобы это было.
Она смотрела на дорогу, ничего больше не предлагая.
— Ты сделала аборт, — спросил он дрожащим голосом, — когда тебе было двадцать?
— Я сделала аборт около двадцати.
Он зажмурил глаза.
— Мне так жаль, Шина. Я… — что-то щекотало его нос. Он дотронулся до своего лица, подозревая слёзы, но его пальцы снова стали тёмно-багровыми. — Я истекаю кровью, — сказал он, водя струйкой крови к глазам. — Она чёрная.
— Ты умираешь.
— Бог поможет мне.
— Твой бог лжив.
Поток увеличился, ручейками сбегая по его лицу, окрашивая его, как в боевую раскраску.
— Ты можешь помочь мне?
— Все твои идолы превращаются в песок, — она отпустила занавеску и оглянулась на него, её лицо потемнело. — Песок, Ленни. Ничто не может изменить это. Предательство вечно.
— Эти… твари… они идут, не так ли?
— Нет, — сказала она, потянувшись к двери. — Они уже здесь.
У него было ощущение парения или переносимости, но без роскоши зрения или звука, его местонахождение и положение оставались загадкой. Мысли и видения мелькали в его голове, знакомые голоса сливались с далёкими криками и смехом людей, маскирующихся под дьяволов, под хор волн, омывающих берег, и гул ночных ветров, дующих с океана.
Но, как свет свечи, погасший с выдохом одного вдоха, он исчез в одно мгновение, сменившись новыми ощущениями влаги на лице и привкусом крови на губах. Ленни также чувствовал что-то под собой — он лежал на чём-то мягком — и слышал смутные звуки дыхания и слоняющихся поблизости существ.
Боль снова проникла в его сознание. Вместе с ней пришёл страх.
Ленни открыл глаза. Он закричал, но издал только сдавленный звук, и когда он попытался пошевелиться, он понял, что его держат на месте, прижав спиной к центру кровати. Его окружали многочисленные лица. Кто-то был знаком, кто-то нет, они стояли и смотрели на него с ужасом, их странные жёлто-чёрные глаза были единственным признаком того, что его похитители были не совсем людьми. Слева от него был тот, кто был похож на Джереми Лаудона, а рядом с ним стояли те, кто был похож на Медоуза, Алека Кинни и его секретаря.
В висках у Ленни пульсировала боль, тело трясло, а желудок скручивало. Он боялся, что его вырвет или он потеряет сознание, и снова попытался вырваться, но у него практически не было сил. Паника поднялась, когда он понял, что его забрали обратно в дом, в спальню наверху, в это ужасное место смерти и обмана, ритуалов и кошмаров.
Те, что стояли у изножья кровати, расступились и сделали отверстие, в то время как другие осторожно усадили его так, чтобы он мог видеть зеркало над комодом всего в нескольких футах от него. Ленни посмотрел себе в глаза. Удар дубинкой оставил кровавую рану на его лбу, в результате чего на его измождённом лице остались багровые пятна. Он посмотрел на остальных, словно желая убедиться, что они действительно здесь. Они были здесь. Собравшись вокруг него, их глаза ящерицы смотрели с холодным безразличием.
Здание когда-то было баром. Он сгорел более года назад и с тех пор находился в запустении. Клерк мотеля сказал ему это, когда он и Шина регистрировались ранее тем утром. Его нельзя было не заметить, прямо напротив мотеля, его почерневшие и разрушенные руины, взгромоздившиеся на песчаные дюны, мощёный подъезд, ведущий от дороги к сгоревшему порогу, потрескавшийся и заросший бурьяном. Почему город до сих пор не разрушил это чудовище, является чем-то вроде загадки, но даже когда солнце садится, скрываясь за горизонтом своей загадочной красотой, руины выделяются на фоне умирающего света. Словно нарисованные из теней, растущих прямо из песка, остатки сооружения тянутся к ночному небу и напоминают Ленни о каком-то мёртвом существе, оставленном гнить, с выдолбленными костями и обожжёнными внутренностями, съеденными, как внутренности, оставленные хищникам и подвергается воздействию элементов. Для него странно уместно представить, что этот остов здания когда-то был живым существом, поскольку он представляет собой идеальную метафору. То, что когда-то было живым и трепещущим, теперь навсегда утеряно, сожжено до основания, внешняя оболочка сорвана, так что остались только воспоминания о том, что когда-то было — или могло быть.
Но он ещё не знает этого. На самом деле, он понятия не имеет. На данный момент руины — это просто место, куда он может сбежать, пока он думает о Шине и их предыдущей ссоре. Он идёт по подъездной дорожке и перешагивает то, что осталось от передней стены, и только потом понимает, что покинул комнату в такой спешке, что всё ещё босиком и в одних джинсах и толстовке.
Может, она действительно беременна? Скажет ли она ему сейчас, даже если да? Будет ли он поступать правильно в любом случае? Ленни углубляется в здание и закуривает сигарету. Он даже не уверен, что сейчас правильно.
Тишина. Единственными звуками являются звуки близлежащих волн, мягко достигающих берега. С океана дует бриз и проникает сквозь руины, принося свежий воздух с запахом моря. Этой ночью ни тепло, ни особенно холодно, а движения на тупиковой дороге практически нет. Ведь приезжает сюда мало кто, особенно в межсезонье. Там есть полуразрушенный мотель, участок пляжа, а в нескольких милях дальше — захудалая забегаловка с видом на океан. Он и Шина — единственные, кто остановился в мотеле; его машина — или, вернее, машина его матери, которую он одолжил для этого отпуска, — стоит одна на маленькой парковке.