Друиды (ЛП)

— Все. Мы проиграли, — голос Ханеса был тусклым и тяжелым, как свинец. Сейчас в нем не слышалось никакой патетики. Просто усталый, пожилой человек, утративший надежду. — Мы проиграли.

Я повернулся и посмотрел на него. Голод стер с лица барда обычное хитрое выражение, голод обглодал это тучное тело, и теперь казалось, что он носит не подходящую ему по размеру кожу гораздо более крупного человека. Глаза потускнели. Я знал, что выгляжу не лучше. Это Цезарь лишил наши тела красок жизни.

Смотреть теперь стало не на что. И все же мы оставались на стене, наблюдая за тем, чего видеть совсем не хотели. От огромной армии, храбро пришедшей освобождать Галлию, почти ничего не осталось. Римляне преследовали разрозненные группы и безжалостно уничтожали их. Возможно, кому-то удастся добраться до нашего лагеря, возможно, некоторым даже удастся вернуться к своим племенам и рассказать об этом дне. Но большинство не вернутся уже никуда и никогда. Наш последний шанс лежал здесь, на земле, мертвыми телами, устилавшими поле боя под стенами Алезии.

Уже в сумерках я еще раз увидел малиновый плащ в самом центре недавнего сражения. Он притягивал мой взгляд, как костер в ночи. Со всех сторон к Цезарю подходили его офицеры, бросая к его ногам изодранные и окровавленные штандарты павших галльских вождей.

Невероятно, но Верцингеторикс выжил. Я вовремя взглянул вниз и увидел, как он, по-прежнему на своем вороном, стоит у ворот крепости, пропуская выживших воинов внутрь. Он больше ничего не мог сделать. После поражения людям тяжело смотреть в глаза друг другу. Сейчас я нужен Риксу, как никогда раньше.

Лестницы и проходы были забиты людьми. Одни из них с трудом поднимались на стены, другие так же трудно спускались со стен. Люди негромко ругались, многие плакали. Мне не хотелось толкаться среди них. Я примерился и прыгнул вниз. Наверное, я переоценил свои возможности. Удар о землю ненадолго вышиб из меня дыхание. Пережидая, пока ноги оправятся от жесткого приземления, я вспоминал ту давнюю ночь в нашем поселке, когда я собрался подсматривать за друидами, творившими великую магию. Все возвращается на круги свои, и время — не исключение. Даже ровный строй римских легионов не способен изменить этот естественный закон. Я отправился к шатру Рикса.

Он пришел один. Еще недавно вокруг него вились князья и приближенные, его восхваляли, нашептывая в уши лесть и просьбы. Теперь его не хотели знать. Но он как был, так и остался огромным, молодым, золотоволосым вождем, нашим единственным командующим. Только глаза принадлежали какому-то незнакомому древнему старцу.

Подходя, я думал, что сказать ему. Но начало разговора оказалось неожиданным для меня самого.

— Представляешь, на стенах так много народа, что мне пришлось прыгать, иначе не протолкаться. — Я говорил спокойным будничным тоном. — И знаешь, я сам удивился. Оказывается, я еще достаточно молод, чтобы сигануть со стены и не сломать себе шею.

— Айнвар… — хриплым голосом начал Рикс и закашлялся.

— Да, Рикс.

— Ты думаешь, мы все еще молодые?

— Думаю, да.

— Ох! — Он принялся массировать кисти рук.

Весь день махать мечом — утомительная работа. Я заметил у него на теле несколько свежих ран и кровь.

— Ты мою жену видел? — спросил он.

— Да. Она с другими женщинами здесь, в городе.

— Мы обязаны вытащить их отсюда. Женщин и детей. Сам понимаешь, от Цезаря пощады не будет никому, кто со мной связан. Мандубиев он просто продаст в рабство, а моих близких обязательно убьет.

— Вряд ли Онуаву испугает смерть.

— Да не о ней речь! — воскликнул Рикс. — Она носит моего ребенка!

— О!

Некоторое время мы сидели молча.

— Тут я, наверное, смогу помочь, — задумчиво произнес я. — Есть несколько магических приемов, которые могут их спасти.

— Вся твоя магия не помогла нам победить, — горько сказал он.

— Нет, не помогла. Но ты ведь и не хотел побеждать с помощью магии, даже если бы это оказалось возможно. Но дар друида можно и нужно использовать везде, где в том есть необходимость. Может быть, наша сила и не способна уничтожить тысячи римлян…

— Молчи! — он прервал меня усталым жестом. — Зачем мы об этом говорим? Ты просто скажи, сможешь ли ты вывести из крепости женщин и детей.

— Я сделаю все возможное, — пообещал я.

— А я уже сделал все, что мог, — тяжело вздохнул Рикс.

Смотреть на него было больно.

— Мне нужен Гобан Саор и пара плотников. К вечеру они должны построить большую платформу и поставить ее на колеса. Прикажи, Рикс. И еще мне понадобится пара сильных лошадей.

— Ты же знаешь, лошадей всех съели. А моего вороного я тебе не дам. Он останется со мной, что бы ни случилось.

— Да не нуден мне твой жеребец! Годится что-нибудь попроще. Пара волов, пара ослов, даже пара больших собак.

— Мы всех съели.

— Тогда придется впрягаться самим. Повторяю, нужна открытая повозка и хотя бы пара ног, чтобы тащить ее.

— Ладно. Забирай Гобана, он мне все равно больше не нужен. — В голосе Рикса звучала обреченность.

Нельзя было оставлять его одного здесь, в тени шатра, с явной печатью смерти на лице.

— Цезаря никто не мог победить, Рикс, — как можно мягче произнес я. — А тебе это почти удалось…

— И что, это должно меня утешать? — он саркастически изогнул бровь.

— Не об утешении речь. Это просто... правда. Что ты собираешься делать сейчас?

— Созову последний совет. Попозже. Когда люди отдохнут немного. Побудешь со мной в последний раз, Айнвар из карнутов? Как друга прошу…

Очередное открытие далось мне довольно болезненно. Оказалось, что я пока еще достаточно молод не только для того, чтобы спрыгнуть со стены, но и для того, чтобы расстрогаться до слез. Я не стал прятать глаза от Рикса. Тем более, что его глаза тоже подозрительно блестели.

Пока Гобан Саор строил по моим объяснениям повозку, я сопровождал Рикса на последний совет свободной Галлии.

Свободная Галлия. Эти слова висели в воздухе, как холодные снежинки. А может, и в самом деле похолодало. Осада Алезии пришлась на самый край лета, и теперь осень дышала на нас первым холодом. В доме собраний мандубиев пахло запустением и совсем не пахло едой. А когда-то здесь много и вкусно ели. Теперь наш стол украшали лишь воспоминания.

Верцингеторикс встал. Поначалу командиры его разбитой армии даже не смотрели на него, или смотрели так, будто видят его впервые. Затем, когда до них стал доходить смысл его слов, глаза собравшихся загорелись мучительной надеждой, сменившейся отчаянной преданностью.

На этот раз мы не обсуждали его слова на совете. Он сам придумал их, они шли из глубины его естества, и я вслушивался в них как никогда раньше.

— Я начинал эту войну не ради личных выгод, — начал Верцингеторикс, — я хотел сохранить свободу для всех. И для себя я хотел того же — жить свободным человеком среди свободных людей. Неужели кто-то из вас хотел другого? Когда захватчики стали грозить нашей свободе, у меня не осталось другого выбора — только сражаться. Для этого я потратил все свое состояние, для этого искал последователей, для этого отдавал все силы и с радостью пожертвую жизнью. Вы все видели, я всегда был в первых рядах в любой схватке, и все-таки я еще жив. Цезарь победил, — Рикс задумался, словно его и вправду удивляли оба эти факта. Он долго молчал. Потом вздохнул глубоко и продолжил: — Честь требует, чтобы я покорился победителю. Я не нарушу наши традиции. Но, может быть, мне удастся ценой своей жизни добиться хоть каких-нибудь уступок для моего народа? Может, в сердце этого беспощадного человека еще осталось хоть маковое зернышко милосердия? Я отправлю к Цезарю послов. Они объявят ему о моей готовности сдаться, отказаться от дальнейшей борьбы и кровопролития. Кроме того, они передадут ему мою готовность либо принять смерть от рук моего собственного народа, либо я сам приду к нему, если только он позволит свободно покинуть Алезию тем, кто так долго и преданно служил Галлии.