Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 4

В конце своей жизни эти искатели осознают, что такие понятия, как время и место, бессмысленны, а важны только вечность и бесконечность. И если они далее рассмотрят континуум сознания – от самого дремучего, не прозревшего эгоистичного невежества до божественного интуитивного «знания», – они придут к пониманию того, что, где бы они ни находились в этом спектре, будь то запертые в эго или исследующие блестящие склоны, где они надеются встретить Истинное «Я», они всегда вовлечены в безграничный поток, в космическое сознание, заключенное в Безымянном.

Вот секрет, о котором новоиспеченные паломники должны помнить, готовясь к путешествию. Временные личности, которые носят имена этих паломников – их тела, «их обезьяньи умы», их психика/души и даже их подсознание, – также хотят быть частью этой чудесной трансформации, не подавленной или упраздненной, а усовершенствованной. Маленькое «я» желает вырасти в свое Истинное «Я» по образу Безымянного, когда оно сможет ощутить Божественное как свое высшее Существо. В этот момент его можно сбросить, как бесполезную мертвую кожу змеи. Однако маленькое «я» прекрасно осознаёт, что его первоначальный беспорядок является скорее помехой, нежели помощью на пути. Как и незрелый саженец, он нуждается в обрезке и подвязке, если хочет вырасти прямым и сильным.

Эго хочет своего просветления обоими способами. Оно чрезвычайно упрямо и неохотно отказывается от исключительных прав контроля над миром своего человека. В начале путешествия эго будет сражаться со своим недавно ставшим неуправляемым скитальцем, пуская в ход когти и клыки. Потребуются значительные усилия, чтобы убедить его ослабить хватку и дать возможность войти не глядя в неизвестность, где в какой-то отдаленный день его ждет возможность трансформации, которая действительно пойдет эго на пользу. Искатели с полным основанием могут относиться к этому маленькому «я» с таким же трепетом, с каким они приближались бы к кобре, которую надеются очаровать, – чисто теоретически реальное, но практически чрезвычайно опасное занятие.

Но у сопротивления эго есть одно преимущество: оно удерживает паломников от попыток бежать слишком быстро и не дает им преждевременно измотать себя на пути перемен. Иными словами, вместо спринта они переходят на размеренную трусцу. Путешествие к границе и за ее пределы может быть как физически, так и эмоционально изматывающим. Жесткие крайности аскетизма или умерщвления плоти, которые заставляют усталое эго восхищаться своим истощением и рубцами, на этом участке пути бесполезны. Будда Гаутама, проповедуя свой «срединный путь», отметил, что истинный аскет не услаждает свое тело, но хорошо заботится о нем, чтобы продвигаться в духовной жизни. «Тело, о котором заботятся, – лучший сосуд для истины».

Паломники захотят путешествовать налегке, но они должны напомнить самим себе, что в рюкзак к другим скудным припасам нужно положить еще и пару бутербродов. Они совершают это путешествие как птицы небесные, которые не сеют и не жнут. И несмотря на то что паломники сосредоточены на мире ином, необходимость поддерживать свои нынешние жизни является важнейшей реальностью. Если путешествие требует умерщвления, то Безымянный сам бросит вызов, а любые акты аскезы, которые они самостоятельно изберут, ничуть не избавят их от эгоцентризма.

Когда Лао-цзы и его буйвол вошли в Великое Нечто, они забрели на границу скалистых гор со снежными вершинами, которые возвышались повсюду, насколько хватало глаз, и их нужно было преодолеть. Выходя через западные ворота, Лао-цзы направился в сторону современного Тибета и Гималаев, и одна легенда даже предполагает, что Лао-цзы стал учителем Будды.

Возможно, мудрец верил в старую легенду, живущую со времен Золотого века Китая, утверждавшую, что рай мира и мудрости находится на Западе и не нуждается ни в правителях, ни в придворных, ни в законах. А если это не так, то он всё равно наслаждался бы жизнью отшельника в бессловесной безвестности, находясь в просветлении и гармонии с природой, без лицемерия и агрессии Чэнчжоу.

Для других паломников, направляющихся к более метафорическим аспектам неизвестного, когда они входят в Великое Внутреннее, местность меняется, судя по всему, в зависимости от темперамента и способностей искателей. Но все путешественники теряют контроль над путешествием, как только проходят через эти врата.





Для мистиков природы Безымянное раскрывает себя через формы творения, небо и землю, которые возникли из Него, когда появились время и место. Именно таково постоянно меняющееся и развивающееся становление Безымянного, а не его неподвижная сущность или бытие, поскольку Он изливает Себя во множестве видимых форм, отвечая на мольбы искателей показать Свой лик. Подобно пасущимся животным и колышущимся от ветра растениям, эти мистики живут, движутся и имеют свое бытие именно в природе.

Вспомните таких путешественников, как Франциск Ассизский, Генри Дэвид Торо, аборигенов и кельтские племена, а также неспящих звездочетов, с благоговением взирающих на бескрайний космос. Разве не околдовывали однажды каждого из них пышные джунгли, проходящее мимо семейство грациозных оленей, пейзажи, от которых захватывало дух, или потрясающие просторы бескрайнего моря? И разве эти зрелища не повернули их инстинктивно и с благоговейным трепетом к Создателю?

Это «сладкая тишина», которую испытывают те, кто находится на via positiva – позитивном пути. Физический мир формы становится порталом в мир духа, в то время как мистическое ви́дение проникает под поверхность вещей к реальной и вневременной сущности их бытия, которое есть Безымянное. Созерцание, которому паломники в конечном счете учатся, – это практика, растворяющая всякое разделение между видящим, актом ви́дения и видимым объектом.

Другие искатели могут шагнуть в безжалостную пустыню, лишенную комфорта или утешения, где у них нет даже малейшей привязанности к десяти тысячам вещей, включая их личное «Я». Здесь они избавлены от всякого желания, даже стремления к единению с Безымянным. Эти искатели отказались от всего, что мог только подумать и узнать разум. И они приходят к пониманию, что отказ от мирских привязанностей в надежде получить небесную награду – это просто замена низменных желаний эго на более возвышенную привязанность.

Эта безводная пустошь, лишенная растительности, метафорически скрывающая угрозы ядовитых гадюк или скорпионов, является для них путем к абсолютной наготе, к небытию. Это путь отрицания, или via negativa, который часто может больше походить на дорогу в геенну огненную и безумие.

В какой-то момент интеллектуальная и духовная тьма становится всеобщей. В конце концов все странники в дикой местности испытывают затмение разума и духа, когда понимают, что не могут идти дальше самостоятельно. И всё же этот перекресток – обычный указатель на пути к углублению созерцания. Дао становится непроходимой пустыней, Путь – тупиком, где дух чувствует себя покинутым и совершенно беспомощным. Ищущие знают, что их просят отказаться от всего, но остаются в недоумении, как и с чего начать. Они теряют смысл и мотивацию, теряют ориентир и чувствуют себя лишенными Самого Безымянного. Они не могут больше сделать и шага в этой тьме, но стараются хотя бы сохранить открытость и восприимчивость к любой помощи, которая могла бы спасти их, полагая, что божественное наставление и Благодать принесут свет в нужное время. Как говорил Лао-цзы, у хорошего путешественника нет заранее определенных планов.

Именно тогда паломники понимают, что, как потенциальные мистики, надеющиеся однажды раствориться в Безымянном, всего лишь невежественные новички. Именно тогда они могут получить некоторое представление о бесконечных просторах Безымянного, которое они ищут, понимая, что, как духовные странники, они сделали всего несколько спотыкающихся шагов на пути в тысячу миль. Чем больше они узнают о Безымянном, тем больше могут видеть собственное невежество и тем больше понимают, что́ им еще предстоит открыть. Путешественники также могут задаться вопросом: а не оставили ли их учителя духовной жизни после себя лишь шелуху и отбросы своего личного опыта? Потому что они тоже, едва перешагнули порог в бесконечность божественного единения, исследовали, возможно, лишь единственный коридор, ведущий в одну комнату бесконечно обширного замка.