Запрет на прошлое

Время шло, а ничего не менялось. Совершенно измотанные жаждой, с потрескавшимися губами, мы лежали в кромешной тьме каменного мешка и обнимали друг друга, даже не догадываясь о том, что уже двадцать дней находимся в ловушке. Двадцать дней и ночей непроглядной тьмы, холода, голода и жажды, и это будет продолжаться до тех пор, пока мы тут не умрем. Тихо всхлипывая, я прижалась к Никите, который утешал, целовал, высушивая мои слезы.

– Мы навсегда останемся здесь, среди острых камней, темноты и холода, – снова шепчу я, больше не веря в чудо. – Знаешь, что странно? Когда мы находились там, наверху, то из-под земли постоянно доносились какие-то звуки, но, как только мы попали сюда, звуки исчезли, землю больше не трясет. Не правда ли, какой забавный парадокс? Как будто эта странная какофония звуков предназначалась исключительно для нас с тобой. Никита, эта ловушка захлопнулась за нами. Вот только не понимаю, кто ее устроил и с какой целью?

– Ариадна, нам необязательно умирать.

– В смысле? Что ты предлагаешь?

– Я могу обратить тебя.

– Нет, – я мотаю головой. – Но не потому, что не приемлю это. Я просто знаю, что результат будет негативным.

– Почему ты так в этом уверена?

– Я знаю. Если я погибну на планете Земля, то немедленно отправлюсь на Тейрру, и уже без возврата, так что пусть все идет своим чередом. Вот такое условие мне выдвинула Офелла.

– Поэтому твой организм не принимает кровь? Поэтому тебя выворачивало наизнанку от моей крови?

– Да, – грустно произношу, а по щекам снова текут слезы.

– Тише, Ариадна, не плачь. Надежда еще есть, – и, словно услышав его слова, раздается сильный грохот. Земля дрожит, разрывается на части, и сверху прямо на нас летит огромная земляная глыба, образовав проход на поверхность. Никита, едва успевает подхватить меня на руки и унести от камнепада. Не знаю, откуда у него взялись силы, но он оттолкнулся от пола пещеры и со мной на руках взмыл на поверхность, где меня тут же подхватили сильные руки Дана. Он обнимает меня, прижимает к себе, целует мое лицо, прикасается губами к моим и… замирает. Снова делает вдох, и, в ту же секунду в его глазах сверкают искорки неподдельного негодования и отвращения.

«Понимаю его, мои израненные губы выглядят отвратительно, – молча глотая слезы, с грустью думаю я. – А еще от меня пахнет сыростью и затхлостью, короче говоря, несет, как от дохлого скунса, раз вызвала у него такую реакцию. Но я же не виновата в том что произошло. Я же не нарочно, – пытаюсь схватиться за его футболку, но рука безвольно падает вниз. Дан приносит меня в нашу комнату, укладывает на кровать и уходит, не сказав мне ни слова.

Мира снимает с меня одежду, затем приносит таз с теплой водой и начинает аккуратно обтирать мое лицо и тело. Мы обе молчим. У меня нет сил на общение, а подруга почему-то не хочет этого делать. Не спеша надевает на меня чистую сорочку, помогает присесть в кровати, подложив под спину подушки. После чего берет в руки кружку, из которой идет такой вкусный запах, что голодные боли становятся еще сильнее.

– Не спеши, – предупреждает Мира, и протягивает мне трубочку для питья. – Дан отыскал на продуктовом складе. Пока губы не подживут, придется тебе пользоваться трубочкой.

Я киваю головой и медленно втягиваю в себя глоток бульона.

– О, боже! – тихим, слабым голосом невольно вырывается у меня, – как же это вкусно.

Не замечая слез, текущих по моим щекам, я пытаюсь улыбнуться подруге.

Мира улыбается в ответ и гладит меня по голове.

– Я очень рада, что вы выжили.

К счастью, мой организм быстро восстановился после ужасов подземных лабиринтов. Прошла неделя, и я чувствовала себя, как и раньше, как будто ничего и не было. Дан все время где-то пропадал и практически не появлялся в комнате. Его совершенно не интересовало, как я себя чувствую, поправилась ли я, не нужно ли мне что-нибудь еще? Все это было странно, непонятно и… очень неприятно. Я не знала, в чем провинилась перед ним, но отлично понимала, что мой любимый был слишком занят, чтобы беспокоиться обо мне. В первые дни восстановления, я пыталась расспросить подругу о причинах, побудивших Дана игнорировать меня. На что Мира уклончиво пояснила, что Дан с Виленом нашли какую-то лабораторию и пытаются разобраться в записях. Я поняла, что она говорит неправду, и больше вопросов не задавала. Насильно мил не будешь. Впрочем, спасибо Мире, она была рядом, пока я не поправилась. В отличие от Дана, Вилен был не настолько загружен работой, чтобы игнорировать меня. Он забегал ко мне каждый день, интересовался, как я себя чувствую, поддерживал меня, желал скорейшего выздоровления и убегал. Никита, по всей вероятности, так же, как и я приходил в себя, поэтому не заходил ко мне. Так прошло две недели, но удивительное дело, тот, кого я так сильно любила, о ком мечтала, о ком грезила в холодной безжалостной пещере и кому шептала свои прощальные слова, странным образом охладел ко мне. Он не обнимал меня, не целовал, а о том, чтобы заняться любовью, не было ни единого намека. Я не спорю, что первое время была больше похожа на страшилу, нежели на привлекательную девушку, но прошло время и я поправилась. Я терялась в догадках и совершенно не понимала, что происходит, а он не хотел даже замечать меня. В какой-то момент я не выдержала и поделилась своими переживаниями с Мирой.

– Ты, правда, не понимаешь, что происходит? – подруга недоуменно посмотрела на меня.

– Нет, не понимаю, – честно признаюсь ей.

– Вы с Никитой провели в пещере двадцать дней, у вас же был секс? Его не спросишь, он сторонится всех и молчит.

– Что?! – мое недоумение уступает место возмущению. – В каком смысле секс?! – я подскакиваю, как ужаленная, и начинаю носиться по помещению, словно тигрица в клетке, и никак не могу успокоиться. – Вы рехнулись? Вы вообще, в своем уме?! – снова возмущаюсь я. – Фу-у! – с яростью выплевываю я. – Ты же сама видела, в каком я была состоянии. Неужели не понимаешь, что у меня не было сил думать о чем-либо, кроме глотка воды. Мы провели в холодной пещере двадцать дней и ночей без воды и пищи. Двадцать! Не понимаю, о каком сексе может идти речь? Я не понимаю, – устало опускаюсь на диван и сжимаю голову руками. – Мы все время шли, падали, вставали, но продолжали искать выход. Мне так и хочется спросить: «Вам не стыдно?» У меня появляется желание рассмеяться от оскорбления и тупого недоверия ко мне.

– Ариадна, прости, но между вами что-то было, – настаивает Мира, несмотря на мое искреннее возмущение и категорический протест.

Меня трясет от злости и обиды. Но я беру себя в руки и рассказываю подруге все по порядку, начиная с первой и до последней минуты.

– Хм… это меняет дело, – задумчиво произносит Мира, – Дан просто обязан это понять и принять, иначе бы ты погибла.

– Понять, что?! – вновь возмущаюсь я, – то, что Никита пил мою кровь или то, что он прижимался ко мне? Я тоже к нему прижималась, чтобы не замерзнуть и не сдохнуть в том каменном мешке, – из моих глаз текут обжигающие слезы. Я зло усмехаюсь, и резким движением стираю их с лица.

– Впрочем, пусть думает, что хочет, я и без него справлюсь.

– Но ты же понимаешь, что теперь вы с Никитой связаны?

– Я пока понимаю только одно: нам нужно было остаться там навечно, и это был бы самый лучший выход, который вполне устроил бы моего дорогого Дана.

Как он мог такое подумать? Как он вообще позволил себе думать о подобном? Я впервые была зла на Дана. Его грандиозный бред не укладывался в моем сознании. Неужели было бы лучше, если бы я там умерла? Почему? Что с нами не так? Ему легче было бы пережить мою смерть, нежели то, что Никита пил мою кровь? Последний, кстати, тоже избегал встречи со мной и ни разу не навестил меня. Что вообще происходит? Дан и Мира в готовности обвинить меня в распущенности, вообще превзошли самих себя. Может быть, они думают, что мы с Никитой были на курорте и, страдая от безделья, только и делали, что сношались, как кролики? Как такое могло прийти Дану в голову? Как можно быть таким жестоким?