Страница 61 из 81
27 декабря. Вовсю включилась в работу клуба. Даже пою в хоре. Веду танцевальный кружок. Мои парни сначала стеснялись, а потом так расплясались, что и уходить не хотели. Интеллигенции мало, поэтому каждый что-нибудь делает в клубе. Трудятся неутомимо. Особенно Настенька. Читает лекции, готовит спектакли, поет, пляшет.
1962 год
2 января. Второй день нового года. Что несет мне этот год? Традиционный вопрос. В личной жизни — ничего. А что такое личная жизнь? За окном бушует вьюга. Кажется, кто-то большой и лохматый ходит вокруг больницы и скрипит снегом, стучит в стену, воет под дверью. Странно, я боюсь этого злого голоса пурги не в дороге, а дома. Кутаюсь в одеяло, беру альбом и перебираю открытки, письма, фотографии. Среди них есть одна… Я часто смотрю на нее и спрашиваю: «Саша, где ты?» Но он молчит.
А был вечер, когда он не молчал. Хотя и слова тогда были не нужны. Но он сказал, что мы будем вместе всегда, хоть на краю земли… И вот я живу на краю земли…
Он прислал мне ответ на то, осеннее письмо. Вот его строчки:
«Что тебя там увлекло? Не верю, что тебе нравится не спать по ночам, ездить верхом в тучах мошкары, купаться в ледяной воде. Ритка, милая, пойми, романтика хороша только в книгах. Тайга, тундра, пустыня — для особых людей, фанатиков, правда, сильных физически, но фанатиков, которым так же противен городской уют, как мне их ночлег под холодным небом. Это разница вкусов — и все. В тебе я такого фанатизма не наблюдал, ты горожанка. Так какая разница, где приносить пользу, лишь бы ее приносить. Думаю, это у тебя пройдет, ты пока слепая, но про-зреешь и вернешься!»
А кто сказал, что романтика — это мошкара, холодные болота? Нет ничего противнее такой «романтики». Романтика — это свойство души. Снега, северные закаты, бег оленей, тундра в цветах — это экзотика, а не романтика. Умение радоваться красоте земли, каждой снежинке, травинке, умение делать честно свое дело и видеть в этом большой смысл — это романтика. Она и в том, чтобы уничтожить мошкару, все болезни, всю эту ложную «романтику» юрт, северного быта. Этим я, как могу, и занимаюсь. А ведь это тоже моя личная жизнь. Эх, Саша, Саша…
16 февраля. Первое впечатление часто обманывает. Я ничего не писала о Николае. Он появился еще в ноябре. Постучался, вошел ко мне, отряхнул снег, и я узнала своего соседа по самолету.
— А, рыбовод!
— Почему рыбовод?
— А рыба, помните, в банке?
— Так это я для аквариума вез, а вообще я ветеринарный врач, перевели сюда работать. Думаю: дай зайду, познакомлюсь с коллегой.
«Тоже мне коллега, — подумала я тогда. — Коровий доктор!» А он чудесный товарищ. Вместе ходим и ездим в пургу, в мороз, каждый по своим делам. Вчера в поселке заболел ребенок, надо было его еще раз навестить, чтобы не беспокоиться, и я попросила Николая проводить меня. Это недалеко. Беспокоилась я зря. Девочка поправилась, и мы пошли назад.
Кругом так красиво, словно мы попали в сказку. По небу вдруг пробежал упругий белый луч. За ним второй, третий, десятый. Минуту они были неподвижны, потом заметались по небу и рассыпались в пушистых облаках. Тут же сверху упало на землю множество цветных лент.
Прозрачные, невесомые, они колыхались, как от легкого ветерка, сплетались в узоры. Северное сияние! Живое, трепещущее, вечно новое, неповторимое, его нельзя описать.
Николай вдруг сказал:
— Помнишь, ты говорила мне о Сашином письме? Я вот сейчас думаю: так может писать просто знакомый, а не любимый. К тебе еще придет счастье.
— А что оно, по-твоему, значит?
— Я вот уже девять лет на Севере. Это бесконечный поиск, борьба, радость. Пока чувствуешь, что ты нужен всем, — хорошо жить! Счастье не в безоблачности бытия, оно даже в горе, в слезах — в том обновлении, которое испытываешь после того, как одолеешь препятствие, неудачу, беду. Вот как ты сейчас…
Как просто все у Николая! Он твердо идет по земле, а я еще спотыкаюсь.
«Здравствуй, Саша! Ты пишешь о разнице вкусов. Нет, не во вкусах дело, а в отношении к жизни. Никто не осудит тебя за то, что живешь в городе, но не разубеждай других, не отравляй их души своей, извини, несколько приземленной философией. Будь нейтрален, как Швейцария. А я не могу нарушить молодую советскую нашу традицию — когда юные уходят в ветер, ищут, строят и строятся сами, становятся людьми. Когда, как не сейчас, пока плещутся, бьются в тебе силы, одолевать версты, искать и не сдаваться? Ты скажешь: можно искать и в лаборатории, на твоей строительной площадке. Верно. Дело не в городском уюте, не в квартире, которую ты получил. Есть и здесь, на Севере, ужи, которым «тепло и сыро». Хуже, когда пусто в «квартире» души. Это я не о тебе, а вообще говорю.
Ну а почему ты в природе видишь только болота и мошкару? Если бы все так смотрели на нее, то никогда не было бы картин Левитана, Шишкина, поэзии Пушкина. А вот я еду по тропинке на ферму. Она совсем узкая и вьется между деревьями. Еду к одному из озер. Оно тихое, сонное. Камыши окружают его со всех сторон, словно стоят на страже этого царства покоя. Хочется посидеть, помечтать. Но тропинка торопит тебя вперед, все дальше и дальше. И вот перед тобой речушка. Бежит, торопится, по дороге играя камешками. Вода в таких речках холодная и вкусная. Порой тропинка исчезает совсем, и тогда едешь прямо по упругому ковру трав. Слезешь с коня — и у твоих ног целое море брусники. Сорвешь веточку — ив твоих руках целая горсть вкусных ягод. А чуть дальше — все синее от голубики.
Вот так едешь и словно новые места открываешь. Конь медленно поднимается в гору. Вот и вершина горы, рядом еще такая, а дальше горы выше и выше, увенчанные коронами ослепительного снега. Такой простор открывается, что даже дух захватывает. Спускаешься вниз. Тут тебя встречают темно-зеленые кучи. Это стланик. Он покачивает лапами-ветвями и щедро протягивает шишки, полные орехов. А тропинка ведет все дальше, показывает все новые богатства. Живи, владей.
А вот еще… Я еду на вызов. Погода отвратительная. Кажется, что все бесы земли собрались сюда и затеяли игру в снежки. Олени несутся все быстрее и быстрее. Их стройные тоненькие ножки мелькают перед глазами. Снег, вырываясь из-под копыт, забивает глаза, рот, нос. Ветер визжит, воет, насмехаясь над нами. А олени бегут, бегут… Их гордые головы с короной рогов подняты навстречу ветру.
Ругают Север, не побывав на нем. А еще хуже, когда хвалят его, не зная, как здесь трудно и здорово! Я вспоминаю картину, называется она, кажется, «К больному». На нартах девушка-врач. Шапка сдвинута на затылок. Девушка непринужденно сидит на краешке нарт. Я совсем не похожа на нее. Сверху пальто надета малина, на ногах огромные торбаса, огромные рукавицы, лицо замотано шарфом. И все равно мороз в пятьдесят градусов добирается до меня, сжимает в комочек. И даже на секунду нельзя оторвать руки от летящих нарт, иначе собьет ветер, останусь одна в этой бескрайней снежной пустыне.
Кем я стала на Севере? Я уже не завидую людям других профессий. Скажем, геологам, которые ищут в Якутии алмазы, золото, нефть.
А еще я злюсь на себя за то, что иногда убегала с уроков. Знаешь, бывает необъяснимая, бессильная злость на себя. Приедешь на вызов, подойдешь к больному и вспоминаешь, что когда-то ты об этой болезни слышал, но был невнимателен и забыл. А теперь от этого зависит жизнь человека! Ни часа занятий, ни минуты практики не упустила бы сейчас. Зачем люди обкрадывают себя?
Стучат. Вызов. Еду близко, за шесть километров. Каким только транспортом мне не приходилось ездить! Сейчас прислали быка. Можно и на быке.
До свидания. Рита».
19 марта. На всю жизнь запомню этот вызов в Ха-тон-Хаю. Петр, молодой колхозник, добирался долго из-за пурги, появился на моем пороге бледный: «Надо ехать, доктор, жена рожает, Христина!» Через минуту мы уже исчезаем в воющей мгле. Как долго тянется время! Мне казалось, никогда не кончится этот свист снега, круговерть и отрывистый, задыхающийся крик Петра, погоняющего оленей: «Хох! Хох! Хох!»