Страница 4 из 7
Признание книжности требует от нас противиться их идеализации. Книги изумляют, увлекают, открывают для нас воображаемый мир – но иногда шокируют, тревожат и приводят в ярость. Точно так же, как в волшебной книге, с которой мы начали, их смыслы, формы и последствия не простодушны, не сентиментальны и не всегда приятны. Книги в обложках из человеческой кожи, о которых мы поговорим в главе 13, уж никак не согласуются с любовью к ним, или библиофилией; рассказывая о насильственном крещении в пуританской Новой Англии (глава 15), мы воспринимаем книгу как морально скомпрометировавшее себя орудие колониальных завоеваний. Не все книги похожи на «Очень голодную гусеницу» (популярную в Америке детскую сказку), хотя то, что физически она предназначена для игры, тоже несколько настораживает. Сначала Эрику Карлу предложили написать о червячке Вилли, который прогрызает книжные страницы, и это придает «Очень голодной гусенице» символичности: охотно заглатывается не какая-нибудь экзотика (или то, что мне казалось экзотикой в 1970-х годах) – соленья, арбуз, салями, вишневый пирог, – а сама книга. Аллегория чтения, придуманная Карлом, ясно говорит, что жадное поглощение книг может довести нас до расстройства желудка.
Часто книги о книгах излучают светлую ностальгию о детском чтении, или становятся хроникой дружбы длиной в целую жизнь с какой-нибудь горячо любимой книгой, или рассказывают о хитроумных трансформациях канонического текста во времени и пространстве массовой информации. Иначе говоря, книги в таких книгах предстают вместилищами вымышленных слов, людей и идей, а не особенными рукотворными объектами, передающими свои собственные смыслы, которые влияют на читателей, подпадая, в свою очередь, под влияние последних. Более того, книги о книгах, как правило, пишут о том, как хорошие книги формируют вдумчивого, разборчивого читателя с творческим взглядом, а не о том, что существуют опасные книги с потенциально зловредными воздействиями. Материальные книги в книге, которую вы сейчас читаете, могут быть хитрыми, а порой и коварными; они имеют власть вводить в заблуждение и манипулировать, утешать и образовывать. Они – символы и орудия неравных властных отношений, они выстраивают на своих горизонтальных строках вертикальную иерархию общества – наподобие отношений мастера и ученика в сказке, с которой мы начали, взрослого и ребенка, колонизатора и колонизуемого. Вальтер Беньямин, искусствовед, философ, библиофил, горестно заметил, что в мрачной обстановке Третьего рейха «нет никакого документа цивилизации, который в то же время не был бы документом варварства». Он имел в виду не только книги, но мог бы сказать так и о них одних. Чтобы понять наше давнее увлечение книгами, нужно признать, что у него есть и оборотная сторона. Это отношения, в которых один партнер способен безжалостно относиться к другому, книги могут изменить нашу суть, растрепать листы, перепачкать своими грязными пальцами, написать что-нибудь на полях, а мы можем сделать то же самое с ними.
Итак, «Портативная магия» представляет собой альтернативную, а иногда и побочную историю книги в руках человека. Она подробно рассматривает и заново интерпретирует основные события истории книги, от Гутенберга (глава 1) до Kindle (глава 16), показывает разные образцы книжной продукции, анализирует, как книги применялись в самых разных ситуациях: например, мы поговорим о биографии королевы Виктории, изданной в годы Второй мировой войны; размер у книги был такой, что она без труда умещалась в кармане военной формы (глава 2); увидим Мэрилин Монро за чтением «Улисса» (глава 4); познакомимся с редкой книгой, погибшей в ужасной катастрофе «Титаника» (глава 6). Книга организована не хронологически, не географически, а тематически, так что, надеюсь, ее главы можно читать в любом порядке, смотря чем (или кем) вы интересуетесь: мадам де Помпадур или Библией Гутенберга, цензурой в школьной библиотеке или замысловатым коллажем, диаспорой или дизайном. Далее, в главе 7, я рассказываю о давнем обычае открывать книгу на любой странице, чтобы что-то понять и получить совет; сначала для этого прибегали к так называемому «Вергилиеву оракулу» (Sortes Virgilianae), сборнику цитат славного поэта, своего рода литературной и этической лотерее. В этом смысле к «Портативной магии» можно отнестись не как к долгому и нудному чтению, а как к «Смитову оракулу».
Вам может показаться, что книгу можно было бы богато иллюстрировать, но двухмерное изображение этих трехмерных объектов всегда разочаровывает. Изменившаяся технология книгопечатания сделала изображения – в рукописном часослове или в современном выставочном каталоге – доступными в разных вариантах и в любое время любому производителю книг, но здесь я хочу сосредоточиться на способности книг описывать и оживлять реальные, материальные объекты при помощи слов, от часов в самом начале «Жизни и мнений Тристрама Шенди, джентльмена», до мест, порожденных буйной фантазией – как в Бытии, Галааде, Горменгасте. Неотъемлемая черта магии книги – это ее плодовитость, способность порождать другие миры.
В моей книге красной нитью проходит мысль о том, что важны все книги – те, которые лежат у вас на ночном столике или смотрят с монитора компьютера, тома, подаренные друзьям или семье, подписанные дарителями или изрисованные детьми, зачитанные до дыр, распадающиеся на отдельные листы или, наоборот, чистейшие, без единого пятнышка, доставшиеся в наследство, взятые на время, прочитанные запоем, тщательно оберегаемые, расставленные по авторам, темам, размерам, цветам. Они наглядно показывают, как технология, мало изменившаяся чуть ли не за тысячу лет, изменила нас, наши привычки и нашу культуру. Материальность – не просто свойство редких или специальных книг, хотя именно на этом специалисты, что называется, съели собаку. Культурная и материальная важность книг состоит в том, что они демократичны и общедоступны, а не в исключительной ценности, из-за которой к ним нельзя прикасаться. Вместо того чтобы почтительно взирать на известные манускрипты, мы можем близко познакомиться с удивительными книгами, которые рассказывают нам яркие, очень разные, иногда непростые истории, и личные, и политические.
Когда я получила огромную привилегию открыть редкое первое издание Шекспира в холодной и неприветливой шотландской библиотеке, волнение, с которым я разглядывала все мельчайшие детали водяных знаков и особенности печати, чтобы убедиться в ее подлинности, было больше физическим, чем интеллектуальным. В трех больших томах, каждый из которых покоился на мягких подушечках, страницы, напечатанные на тряпичной бумаге, сделались мягкими оттого, что за несколько веков их перевернули сотни пальцев. Надпись, оставленная ученым XVIII века, говорила о том, что трехтомник достался в наследство от друга, и я вспомнила, что книги могут служить уникальным знаком внимания (глава 3). Но я вовсе не уверена, что чудесное, ценное, крайне редкое Первое фолио значило бы для меня больше, чем знакомство с множеством более доступных, обычных, волшебных книг: порядком потрепанными, большого формата комиксами об Астериксе; ждущей своего часа стопкой непрочитанных детективов, припасенных к отпуску; или сборником стихотворений Эдвардианской эпохи, которым мою бабушку наградили в школе, с корешком, который к ее восьмидесятилетию восстановил местный переплетчик; или небольшими, но приятно увесистыми черно-кремовыми томиками Everyman в твердой обложке, с закладками-ленточками; или остро пахнущим новым иллюстрированным каталогом выставки. Хотя ценник у некоторых такой, будто они вышли из-под рук старых мастеров, книги, вообще-то, самые обычные вещи, ставшие особенными в непредсказуемом и уникальном мире человеческих связей, которые они воплощают и расширяют. Все мы все время встречаемся с редкими и ценными книгами.
Людям, наблюдающим за птицами, известен так называемый «джиз»: совокупный эффект от движений, полета и внешнего вида птицы; я постаралась перенести этот восторг, который рождает в душе осознание всех характерных особенностей явления, в свой рассказ о книгах. Надеюсь, что «Портативная магия» поможет вам больше оценить весь этот книжный «джиз», всю книжность вашей собственной жизни и библиотеки.