Носорог

Чёрт, хоть записывай все эти «плюсы-минусы». А ведь, пожалуй, и придётся. Своё тело и его возможности нужно знать и, главное, уметь ими пользоваться.

От планов по плотному исследованию собственных умений и способностей меня отвлёк всё тот же рыжий. Он, наконец, закончил беседовать с коллегами и, выпроводив их за дверь, застыл передо мной, постукивая металлической рукоятью трости по ладони.

— Итак, молодой турс, — протянул он, не сводя с меня изучающего взгляда, — у нас обоих имеется друг к другу масса вопросов. Не так ли?

— Не спорю, — развёл я руками. — Хотя, считаю, что будь у меня в распоряжении такой вот медальон, и, как минимум, от половины своих вопросов я бы вас избавил.

— Да, было бы славно, если бы у вас имелся такой амулет, — согласно кивнул рыжеусый. — Но, увы, у вас его нет, как нет и денег на его приобретение. Или, может быть, вы вспомнили, где храните свои сокровища?

Сарказм в интонациях доктора не уловил бы только полный идиот. А я себя таковым не считаю… по крайней мере, до получения доказательств.

— Я и имя-то своё не помню, — буркнул в ответ и не удержался, ткнув пальцем в сторону собеседника. — Как, между прочим, мне неизвестно и ваше имя, уважаемый.

— О, и верно! — кивнул тот, не обратив никакого внимания на мой откровенно невежливый жест. — Моё имя — Трой Дорвич. Уважаемый целитель, познающий новое учитель… нет, не так. В языке вашего народа, по-моему, просто нет нужных слов. Всё же, хоть турсы и находятся на куда более высокой ступени развития общества, чем тупые огры, но у них, то есть, у вас, отсутствуют подобные… титулы… звания? Драхх! Прав был мэтр Тарди, эта игрушка несовершенна!

Дорвич попытался всё же объяснить мне свой статус. И ведь сумел. Правда, здесь есть и моя заслуга. В прошлой жизни, кажется, такое понятие, как «доктор медицины», мне встречалось, так что понять, что за словесную конструкцию пытался донести до меня собеседник, было несложно. Ну, не очень сложно, скажем так.

— Желаете изучить мою потерю памяти? — сделал я логичное умозаключение, когда мы с доктором всё же поняли друг друга.

— Что? А, ваша амнезия, — Дорвич вздохнул. — Увы, это не моё направление. Я, знаете ли, больше занимаюсь хворями телесными, а не болезнями разума. Это, вообще, очень… тёмное дело.

— Тёмное? — не понял я.

— Мастеров, разбирающихся в болезнях духа и разума, у нас совсем немного, да и самих знаний о таких болезнях недостаточно, — пояснил мой собеседник. А я облегчённо вздохнул. Слово «тёмный» всё же было употреблено в значении незнания, а не запрета, как какой-нибудь жутко тёмной магии. А что? Кто знает, как у них тут обстоят дела с Волдемортами и прочими Сауронами?! Магия же…

— Понятно, — протянул я. — Тогда, в чём ваш интерес, доктор Дорвич?

Слово «доктор» я произнёс на лэнгри, родном языке моего визави, которое успел выучить, пока он пытался объяснить его значение.

— Язык, юный турс, — развёл руками тот и пояснил: — Я, видите ли, как и всякий добропорядочный гентри, помимо работы по профессии, имею небольшое увлечение. Так вышло, что почти десять лет своей жизни я провёл в восточных колониях империи, где, волей-неволей, пристрастился к изучению языков различных народов. Среди них было и наречие огров, созданий дурных и агрессивных. Язык их чрезвычайно беден и насчитывает едва ли больше пары тысяч слов, но… происхождение своё он ведёт от языка турсов. По крайней мере, так утверждали те источники, что я имел возможность изучить в колониях. И судя по тому, как мы ведём с вами беседу, источники не врали. Я бы хотел изучить ваш язык, молодой турс.

— А медальон? — не понял я. — Разве тот, кто его сделал, не может обучить вас моему языку?

— О! — Дорвич махнул рукой. — Если бы всё было так просто. Сей амулет, к моему сожалению, неспособен на такое. Он, всего лишь… передаёт вам мои мысли, переводя их в удобную и понятную вам форму. Не более.

— Но я же слышу понятную речь, — нахмурился я.

— Разумеется, — кивнул доктор. — А я слышу через него вашу речь, и она мне тоже понятна. Но это не значит, что медальон ПЕРЕВОДИТ нам наречия друг друга. Не могу объяснить… не хватит слов. Но, вот это, как раз, и есть наглядная демонстрация недостатков амулета. Он может помочь выучить язык, если носящий его уже хоть немного понимает наречие собеседника. В противном случае, медальону просто не к чему… привязаться, наверное. Ему не от чего отталкиваться, считывая образы собеседников. Понятно?

— Более или менее, — я кивнул. Не сказать, что я точно понял то, что хотел донести до меня Дорвич, но тот факт, что мечта быстро освоить здешний язык помахала мне ручкой, осознал. Жаль, конечно, но с другой стороны… — Доктор Дорвич, полагаю, вы хотите предложить мне научить вас моему родному наречию. А в ответ…

— Я научу вас лэнгри, — закончил за меня доктор. Неплохо, конечно, но мало.

— Интересное предложение, — я перевёл взгляд на окно, краем глаза продолжая наблюдать за собеседником, а когда тот, судя по выражению лица, понял, что просто не будет, договорил: — боюсь, только, что времени на это самое обучение у нас будет очень немного. Сомневаюсь, что в госпитале меня продержат достаточно долго, чтобы мы успели обменяться знаниями, даже с учётом помощи вашего… амулета. После же выхода отсюда, боюсь, у меня просто не будет времени. Нужно будет искать работу, какой-то заработок. Понимаете?

— Не огр, точно не огр, — пробормотал доктор Дорвич с тяжёлым, и вполне понятным вздохом.

Глава 4. Маленькие радости

Либры, кварты, короны, гроты, паны… фарты, чтоб их! А, ещё и скеллинги, или бобы, если по-простому. Они аккурат меж коронами и гротами расположились. И эта денежная система вызывает у меня недовольство… нет, даже отторжение. То ли избыточностью своей, то ли странным соотношением монет, понять которое нельзя, можно только запомнить… и всё равно велик риск запутаться. Ещё бы! Четыре фарта равны одному пану. Ладно, пусть. В одном гроте четыре пана. Логично. Сколько гротов в скеллинге? Четыре? Как бы не так. Их три! Почему? Потому что один скеллинг равен двенадцати панам. Логика? Не, не слышали. Может быть, дальше проще? Ха! Тщетные надежды. Нет, в одной либре, или как её ещё здесь называют — в паунде, ровно четыре кварты. А в кварте… пять бобов-скеллингов. Не четыре, не три. Пять скеллингов… или две короны. То есть, одна корона — это два с половиной скеллинга. О, а ведь есть ещё одна денежная единица, соверном зовётся. Золотая монета для крупных денежных расчётов, как поведал мне доктор Дорвич. И нет, в ней не четыре либры-паунда, не пять, и не три. И даже не двенадцать. В ней, та-дам! Двадцать один скеллинг ровно. То есть, паунд и один боб. Ну, бред же!

Радует только одно: некоторые из названных монет нашли приют в моих доселе пустых карманах. Да, не золотые соверны и не паунды-либры, и даже не кварты, но серебряные скеллинги тоже неплохи. Даже если часть из них бренчит медной мелочью. Один бобик в день. Ровно столько я выбил из рыжеусого доктора за занятия по изучению языков. И скажу я, это было непросто. Поначалу-то господин Дорвич был уверен, что мне будет достаточно обмена знаниями. В смысле, он учит турсское наречие, я, соответственно, изучаю-«вспоминаю» лэнгри — и всё на этом. Но мне удалось доказать ему неоправданность таких надежд. Торговались мы недолго, но весьма ожесточённо, и в результате пришли к компромиссу в виде скеллинга за занятие в пользу бедных беспамятных синекожих сирот. Так что сейчас, спустя неделю, в моём распоряжении имеется целых семь скеллингов. Между прочим, среднее недельное жалованье туврского мастерового, если верить утверждению всё того же Дорвича. Не бог весть что, конечно, но лучше, чем ничего. А учитывая, что в госпитале эти деньги тратить просто не на что, можно сказать, начало накоплению стартового капитала положено.

Правда, судя по обрывкам речей медсестёр и врачей, долго эта лафа не продлится. Ещё пара-тройка дней, и меня выпнут из сего богоугодного заведения пинком под зад. После чего придётся озаботиться поиском жилья, еды и прочих благ цивилизации. Да и наши с доктором Дорвичем занятия тоже не затянутся на долгий срок. Уже сейчас, спустя всего неделю после начала учёбы, рыжеусый, благодаря свойствам своего амулета, довольно уверенно трещит на турсском, как и моё понимание лэнгри растёт с каждым днём. Вот с речью хуже. Язык у этого синекожего тела какой-то дубовый, еле ворочается. Зато с чтением нет никаких проблем. Стоило мне выучить местный двадцатишестибуквенный алфавит, как проблема с опознанием вывесок и даже чтением газет отпала, будто её и не было. Нет, попадаются, конечно, в текстах незнакомые слова, но уроки с Дорвичем и его амулетом быстро стирают эти «белые пятна», чему, кстати, сам рыжеусый немало удивлён. По его словам, ни у турсов, ни, тем более, у огров, своей письменности не было и нет, а артефакт мэтра Тарди совершенно не предназначен для обучения письму. Из этого доктор сделал совершенно логичный вывод, тем не менее, изрядно удививший персонал госпиталя, а именно: их синекожий пациент умел читать и писать ещё до злополучной стычки в порту, и сейчас лишь вспоминает забытое.